Творческая мастерская писателя Юрия Сергеева

Сергеев_ЮВ

Один из первых моих рассказов, апрель 1969 года,

ГРИНИЧКА

Жил в станице старый-престарый дед. Все давно позабыли его фамилию и имя, звали просто Гриничка. Изба его стояла под яром, так называли ряд домов, протянувшихся по бугру над огородами и терновыми садами.
Дед Гриничка любил петь песни. Сядет, бывало, на завалинку, зажмет отполированный руками костыль и начинает петь. Он пел хорошо, молодым, совсем не скрипучим, как у его полчан, голосом, пел старинные казачьи песни. Закрыв глаза, закинув простоволосую, белую голову чуть назад, он мог выводить целыми днями, помогая песне плавными взмахами руки.
Ребятишки всегда собирались вокруг него, ложились на траву, подперев кулачками в цыпках непутевые головы и пораскрыв рты, слушали как сказку. Песни плыли про удалых казаков, про ворогов окаянных, про Дон-батюшку. Песен Гриничка знавал много и редко когда повторял одни и те же. Говорят, что дед был лихим казаком-рубакой в молодости, за удаль награжден «Георгием», был запевалой в казачьей сотне от станицы.
Он пел протяжно, с надрывом и какой-то нечеловеческой грустью. Приходили его слушать нередко и взрослые. Сядут вокруг деда па каршу и завалинку, а Гриничка, никого не замечая, как бы разговаривая с самим собой, пел и пел...
Его полчане почти все перемерли, оставшиеся охали и болели, а он ужился со своей старостью. Быть может, именно песни держали дух бодрым, худое тело прямым, а глаза острыми и молодыми.
Только одну песню Гриничка повторял всякий раз, как начинал петь. Это песня о молодом казаке и не получившейся, потерянной любви...
Обыкновенная песня, но, видно, сходна с ней была судьба Гринички, уж больно мороз пробегал меж лопаток:

— Цы-ы-ыганка гадала,
Цы-ы-ыга-а-анка гадала,
Цы-ы-ы-га-а-анка гадала,
За ру-у-у-чку бра-а-а-ла...

Старик в этой песне сникал, бледнел морщинистым лицом, долго сидел с закрытыми глазами и шепотом повторял слова.
Жил Гриничка один в полуразвалившейся, крытой соломой и чаканом хате. Получал пенсию за убитых на войне сыновей, изредка забегала прибраться и постирать дочь, живущая на другом краю станицы. Она несколько раз уводила к себе жить старика, но проходило время, он опять возвращался на свою завалинку.
Много историй и сказок знал дед, но все сказы начинал и завершал удалой или грустной песней. Может быть, смежив глаза, представлял себя молодым, сидящим за столом заполошной казачьей свадьбы, или летел на коне в атаку. Тогда он вскакивал и показывал, как рубали австрияк.
— Шашки вон! — командовал старик, тряс узловатыми землистыми пальцами свой дубовый костыль и одним махом срубал метелки жирной лебеды. Потом садился, долго сидел молча, что-то перебирая сизыми губами, отыскивая, как на четках нужный камушек, и как бы сама собой сначала тихо, потом все сильней и отчетливей, неторопливо и просторно, как сама степь, с губ его текла песня, грустная, горькая, как полынь, о казачке, не дождавшейся мужа с войны, и сиротинушках детках ее, напрасно убитой горлице, об умирающем ямщике и наказе его или еще о чем-то таком, что сердце сводило печалью, навертывалась горячая слеза. Ребятня шмыгает носами и вытирает чумазыми ладошками большие, еще глупые глазенки...
А Гриничка все пел! Постепенно голос его креп, старик вставал и, отмахнув корявые руки назад, как бы приглашал поглядеть на это прошлое... Раскатисто, могуче пел о казачьих набегах и удалом Стеньке Разине.
Жгуч и пронзителен, взгляд из-под сивых и лохматых бровей! И не приведи Бoг, если он отыскивал в ком-то скрытую червоточину! Ходили к нему как на исповедь, ходили за негласным советом: как жить? Чего стоишь? Что можешь оставить после себя?
Гриничка пел, и теплела душа, уходил дурман суетного дня, каждый становился добрей и чище, трезвели пьяные, пьянели трезвые.

Сергеев_ЮВ

ПОЗДРАВЛЯЮ ВСЕХ С ПРАЗДНИКОМ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ!!!

Родине посвящаю...

СТЁПУШКА

В апреле на Дон прилетает весна.
Кипят потоки мутной воды, вырываясь из глубоких оврагов, текут по буеракам, оседает с хлюпом грязный снег. Хлещут в лицо изморосью вешние ветра, надувают радостью грудь. Солнышко яркое и ласковое, выманивает букашек на припёк, сушит бугры и курганы. На пологом склоне горы станичная ребятня начинает суматошные игры в лапту.
Хорошо весной в степи! Когда сойдёт весь снег, только в оврагах да балках жмутся в тень зимние наносы. Свистят суслики и трепещут над миром солнечными лоскутами ликующие жаворонки…
С раннего детства я любил в эту пору скакать со старым отцовским ружьишком по сырой и свежей степи к многочисленным озёрам на солонцах, к переполненным свежей водой прудам. Ездил верхом в старом казачьем седле, слёзно выпросив лошадь у отца, колхозного пчеловода. Тряслись от необузданного охотничьего азарта руки, мог часами ползти по набухшей соками, склизкой пашне к ватагам осторожных гусей и казарок.
И на этот раз, уговорив отца «хоть один разочек» пройтись пешком до омшаника, откуда только что выставили отсыревшие и заплесневелые за зиму улья, всю ночь заряжал патроны и готовил седло. Затемно выехал, так и не сомкнув глаз от волнения предстоящей охоты.
Линялый мерин торопливо ломает копытами звонкий ледок ночного заморозка. Фыркает, тревожно сторонится темных катухов и горбатых плетней. Орут по всей станице хрипастые петухи, где-то у леса яростно брешут псы. Кое-где уже горят окошки в хатах, хозяйки пекут пироги и домашние калачи… Воздух свежий, настоянный на духе талой земли и прелых листьев в садах, сам вливается в грудь, заставляет оживать и трепетать каждую ниточку тела. Хочется петь и ликовать от дикой свободы под опрокинутым решетом вызвездившего неба, лететь за журавлиными косяками, обнять всю разопревшую, просыпающуюся землю.
Выехал на гору и курган. Далеко внизу мерцают редкие огоньки станицы, стучит дизель электростанции. На востоке чуть-чуть затеплился краешек неба. Но скоро все это пропадает за горбом кургана. Обступила непроглядная, предрассветная темь. Конь сам выбирает дорогу, осторожно ступая через рытвины и старую колею. Ехал долго, изредка понукая поводьями дремлющего на ходу мерина. Заря уже взялась вполнеба, звезды потускнели, гаснут,… Ищет что-то в гриве коня утренний ветерок. Стороной просвистел крыльями табунок чирков, уточки покрякивают на лету, попискивают селезни. На озими завозились, заорали спросонья грачи.
И вдруг! Ударил разом над головой, встрепенулся и забился в песне жаворонок, за ним другой, третий, десятый… Вся степь словно и ждала сигнала – вспенилась жизнью: свистнул суслик, затоковал-зашвыркал где-то в далеких потайных бурьянах белокрылый стрепет. Трубно и волнующе «К-а-га-а»… = упало с неба. Ушел по спирали, набирая высоту, небольшой табунок гусей-гуменников. Тонко заблеял и испуганно смолк случайно залетевший в степь и потерявшийся в ней бекас. Степь проснулась! Свежая и звонкая, чистая и горластая, полная света, простора и девичьего дыхания талой земли. Горизонт тонет в дымке предрассветного, дрожливого и светлого тумана. Солнце выкатилось, и торопливые ручьи, подмерзшие за ночь, снова забулькали, потекли поверх льда и засветились искрами небесного огня…
Вдали показались колки. Это небольшие круглые островки густого осинника среди большущих плешин вскаменевших сланцев. Вокруг колков разлилось чашей широкое и темное озеро талой воды. Колки лежали в естественной котловине, и вешние потоки с полей сливались, плескались белыми барашками волн. Над водой носятся, то, взмывая вверх, Тл падая на озеро, многокрылые табуны уток.
Ветер усилился, треплет гриву коня, тревожно поет в стволах ружья, мелко рябит лужи. Чувствуешь простор и бесконечность неба и земли. Слышны первобытные голоса птиц, шелестят бурьяны и качаются бутоны кровавых тюльпанов. Представляешь древние скифские кочевья, тучные стада скота и яростные сечи в этих степях. Опаханные древние курганы, о которых по сей день, ходят легенды, раскиданы по всему горизонту. Курганы, по преданию, натаскали воины своими щитами над могилами вождей.
Привязав коня у одинокой яблони-дички, я принес ему соломы, разнуздал и ослабил подпругу. Тревожит сердце призывное кряканье уток, где-то жвыкает селезень. В затопленном осиннике воркует дикий голубь-ветютень.
Солнце уже высоко поднялось над горизонтом и полыхает,… отражаясь зеркалами бликов в лужах, ручейках и ряби озера… слепит теплом глаза. Медленно бреду вдоль берега, утки близко не подпускают, взлетают и, испуганно крякая, уходят на дальние озера. Прячусь за одинокую скирду прошлогодней соломы у самой воды, грязь у берега вся в следах уток и перышках, наведываются кормиться в мякину соломы. Изредка, ритмично дую в деревянный манок. Из-за колка лениво откликается селезень, но, чуя фальшивый зов, не спешит подлетать. Над озером протянули две казарки, перевалив колки, маленькими точками пропали за горизонтом. На другом берегу озера объявилась лиса. Она бродит по берегу, тоскливо смотрит на плавающих вдалеке уток, потрошит вытаявшие мышиные гнезда. На лису пикируют отчаянные чибисы, тревожно и печально плача.
Вдруг рядом со скирдой, на отмель, плюхнулась пара крякв. За ними прилетел табунок чирков, и дружно взялись шелушить прошлогоднюю мякину. Отряхиваясь и переваливаясь на ходу, к ним деловито заспешила кряква, прогоняя чирков от мякины. Сдерживая дыхание и азартную дрожь в руках, подвожу прыгающую мушку под селезня, далеко отставшего от утки. Он идет не спеша, красивый в свадебном наряде и настороженный. Недоверчиво косится на скирду, крутит изумрудной шеей. Отдачей пихнуло плечо в солому, шибануло в ноздри терпким запахом дымного пороха…
Вернулся к придремавшему на солнышке мерину, сунул селезня в рюкзак, подтянул подпругу. Воронок ловит меня теплыми губами за плечо, выпрашивает хлеба с солью… Завтракаем вместе. Скачу к Жуковским прудам. С озими тяжело поднялись три дрофы, взмахивая большими крыльями, скрылись за бугром. Беснуются на курганах суслики, столбиками стоят у нор, свистят пронзительно и тревожно, передавая эстафету опасности другим.
Не доехав до пруда, спешился, стреножил коня в неглубокой, очистившейся от снега балке. Сбросил тяжелую фуфайку и в старом, прожженном у рыбачьих костров свитере осторожно крадусь к воде. Из затоплено бурьяна взмывает пара стремительных чирков. После выстрела, селезень комом падает в воду. Закатываю отцовские болотные сапоги и стволами ружья с трудом достаю добычу. Над прудом вспугнутый выстрелом поднялся громадный табун уток и пара гусей, из залитых водой старых камышей. Я падаю в бурьяны, с надеждой «авось да налетят!» и костерю себя за то, что пульнул в чирков и разогнал заветную дичь.
Солнце выкатилось в зенит и стало по-летнему припекать. Над полями дрожит кисея марева, ветер затих. Уж который раз с сердечным трепетом слушаю высокие стоны гусиных клиньев, плывущих от прозрачных весенних облаков.
Возвращаюсь домой, Часто оборачиваюсь и, запустив руку в привязанный к седлу рюкзак, трогаю перья селезней, вытаскиваю их, любуюсь и даже нюхаю горьковатый дух их чистого и плотного пера.
Около степного полевого стана встретил колхозного бригадира по кличке Дрын (длинный кол) Он хозяином ходил по полю, мял в руках землю, ссыпал её с ладони в холщевые мешочки. Над головой таял дым цигарки-самокрутки. В станице бригадир слыл суровым и «бессердешным», многие его боялись. Никто не видал улыбки на его задубевшем в полях лице. Дрын, он и есть дрын…без души.
- Здравствуйте! – кричу ему робко, подмывает похвалиться своею добычей и показать нарядных селезней.
- Здорово, коль не шутишь? Ты куда в такую рань ездил? Охотничал штоль?
- Ага… - гордо и степенно отвечаю ему. – Двух селезней добыл, можно и больше было, да лиса разогнала уток, - начинаю я увлекаться, - и казарок… и гусей проворонил… поспешил стрельнуть по чирятам.
- Гляди, споймает тебя наш мильцанер Припадошный. Охотничий билет в твои года не дают, гляди… ружей он страсть, сколько переломал… - бригадир подходит к своей казенной бричке и что-то записывает в журнал.
- Не поймает!... Он в пойме на реке ждёт, а я по степям люблю ездить. Кто ж подумает, что по степям утки есть? Что, дядя Коля, бороновать и сеять скоро?
- Да вот решил проведать землицу…
В станицу едем рядом. Маленькая кобылка торопливо перебирает забрызганными грязью ногами. Живот её раздуло.
- Жерёбая, язви иё! – щурясь от света, ласково говорит бригадир, - скоро опростается, последний раз еду, жалко ведь… Давай-ка твово мерина запрягём, а? Ишь какой гладкий, зажирел… пущай поработает.
Из-под ног лошади горохом брызнули какие-то перелетные пичуги. Конь испуганно всхрапнул и запрядал ушами.
Мы впрягли его в бричку вместо жерёбой кобылы, а её привязали уздой сзади. Я сел с вожжами на передке, а Дрын привольно раскинулся в дощатом коробе на старом тулупе поверх вороха пахучего сена. Спросил в мою спину:
- Ты в каком учишься?
- Восьмой класс кончаю в этом году.
- Моя Нинка в шестом, отличница, казачью родову не подвела, с норовом девка…
Объезжали овраг. Из него по пояс высунулся столетний тополь. Я знал, что на этом тополе повесился Михаил Немков.
- Дядь Коль? А почему он повесился?
- Хто?
- Да Немков-то?
- Спьяну, видать. Ведь из-за водки этой треклятой, сколь народу сгубилось почём зря… я на фронте не пил ни грамма, потому живой… и… висельник энтот был приблудный в станице, не казак… наша родова не вешается… Ты когда-нибудь слыхал, штоб казак, самодуром, в петлю голову сунул?
- Не слыхал…
- И я не слыхал! От, дурак, Минька! Прости Господи, грех осуждать мёртвых… И чё ему не жилось? Меня, к примеру, хучь насильно возьмись совать в петлю… Хрип не одному зубами порву, а не дамся… Уйти почём зря от этова простору… от жаворонков, от землицы пахучей… от хлебов спеющих на ветрах вольных… от степи милой… я всюю нашу Расею поизъездил… в Германиях немцев дожимал, весь исстрелянный, осколками шинкованный. В рукопашных боях два раза штыками ихними проколотый… Повидал смертей… на себе чуял поганый дых ие,… а жить остался токма на тоске по родным краям… И нету их краше!!! Ты только погляди, - он внезапно ловко и сильно прянул на землю и, держась за коробок искореженной в боях полусухой рукой, осмотрелся кругом и потом глянул мне так в глаза, что оторопь взяла… были они у него синие-синие, шальные и глубокие, родные и весенние… - Ты поглянь! Как она дышит, поёт и ласкает нас ветрами пахучими… как соками своими поит хлебушек… Милая ты моя… привольная… Нету краше тебя… Стёпушка…

Сергеев_ЮВ

МОЖАЙСКИЙ ДЕСАНТ

Отрывок из романа "Княжий остров"

— Братья!!! — зычно крикнул Скарабеев, — колонна немецких танков прорвалась к Москве и скоро будет в столице... Нет средств их остановить, а надо это сделать, чтобы не посеять панику и не пролить невинную кровь мирных людей. Я вам не могу приказать пойти на такое... я прошу вас...
Нужны только добровольцы... Вот в тех машинах собраны противотанковые ружья и гранаты, взрывчатка... Ставлю задачу, равной которой не было в истории войн... Вы видите, что сама природа встала на защиту святого Отечества и навалила много снега.
На бреющем полёте из транспортных самолётов надо выбросить десант перед танковой колонной и остановить её... Нужно будет прыгать в снег без парашютов — их нет... Нет у нас и иного выхода... Добровольцы! Три шага вперёд...
Колыхнулся... и единым монолитом сделал три шага весь полк... ни единого человека не осталось.
— С Богом! Таких солдат нет ни в одной армии мира... и никогда не будет, — Скарабеев низко поклонился солдатам и приказал: — Раздать противотанковые средства...
Транспортные самолёты тяжело отрывались от земли и брали курс на Можайск. Скарабеев печально смотрел им вслед, заложив правую руку под шинель. Обеспокоенный ординарец спросил:
— Что, с сердцем плохо, товарищ генерал армии?
— Всё нормально.
Скарабеев судорожно сжимал на сердце во внутреннем кармане панагию, губы его неслышно шептали молитву. Потом, не страшась никого, когда оторвался от земли последний самолёт, резко перекрестился и тяжело пошел к машине. Усаживаясь проговорил шоферу:
— Можайский десант, я почти уверен, что далеко и надолго спрячут будущие фальсификаторы истории этот священный подвиг русского солдата, равного которому нет... Я не могу представить ни немца, ни американца, ни англичанина — добровольно и без парашюта прыгающего на танки...
Немецкая колонна ходко неслась по заснеженному шоссе. Вдруг впереди появились низко летящие русские самолёты, они словно собирались приземляться, стлались над самой землёю, сбросив до предела скорость, в десяти-двадцати метрах от поверхности снега.
И вдруг, посыпались гроздьями люди на заснеженное поле рядом с шоссе, они кувыркались в снежных вихрях, а следом прыгали всё новые и новые бойцы в белых полушубках и казались врагу, охваченному паническим ужасом, что не будет конца этому белому смерчу, этой белой небесной реке русских, падающих в снег рядом с танками за кюветом, встающих живыми и с ходу бросающихся под гусеницы со связками гранат...
Они шли, как белые привидения, поливая из автоматов пехоту в машинах, выстрелы противотанковых ружей прожигали броню, горело уже несколько танков...
Русских не было видно в снегу, они словно вырастали из самой земли: бесстрашные, яростные и святые в своём возмездии, неудержимые никаким оружием.
Бой кипел и клокотал на шоссе, немцы перебили почти всех и уже радовались победе, увидев догнавшую их новую колонну танков и мотопехоты, когда опять волна самолётов выползла из леса и из них хлынул белый водопад свежих бойцов, ещё в падении поражая врага...
Немецкие колонны были уничтожены, только несколько броневиков и машин вырвались из этого ада и помчались назад, неся смертный ужас и мистический страх перед бесстрашием, волей и духом русского солдата.
После выяснилось, что, при падении в снег, погибло всего двенадцать процентов десанта... Остальные приняли неравный бой...
Вечная память русскому воину! Помолитесь за них, люди... Помяните Можайский десант...

История о можайском десанте подлинная, я нашел летчика, он жив до сих пор, узнал, откуда был это небесный полк - это был Алтайский полк сибиряков, в десанте принимал участие отец режиссера Тишкова, в детстве он рассказывал ему эту историю. На меня выходила медсестра из этого полка.
В ЦК хранилась секретная папка о можайском десанте, один из историков просмотрел ее и мне рассказал. На папке стоял гриф "Секретно". Почему утаили этот подвиг?

Роман "Княжий рстров" можно заказать по:
www.knyaj.ru
mail2@knyaj.ru
(495) 943-34-01

Сергеев_ЮВ

С ДНЕМ ПОБЕДЫ БРАТЬЯ И СЕСТРЫ!!!

ПУСТЬ НИКОГДА ВОЙНА НЕ ПРИДЕТ НА НАШУ СВЯТУЮ ЗЕМЛЮ!

РОЖАЙТЕ БОЛЬШЕ ДЕТЕЙ, ЧТОБ РОД НАШ НЕ ПРЕРВАЛСЯ!!!

Когда я собирал материал на роман в терских станицах, то встретил веселую 86 летнюю бабку, она сидела у дома на лавочке, играла на гармони и пела песни. Во время разговора с нею, она вдруг хлопнула меня ладошкой по плечу и гордо сказала:
- Мил человек, а ить я родила 21 дитя и все живые! И так мне это нравилось - досель бы рожала, да врачи запретили... А ить в тридцатые годы работала в поле, прихожу уж затемно домой, а они кто на плетне, кто на крыше, кто на скирде спит... Я уж путать стала... где Мишка, где Никишка...

Вот так вот, а мы одного- два... и всё...
Досель завидую бабке... что же мы будем петь в ее годы...

Antabka

По "Можайскому десанту".

На "Десантуре" подняли эту тему, но большинство сомневалось или высказывало известные слова об избранном командованием способе десантирования. В 1990-е возобладала тенденция - "губили солдат без счёта и т.д.", отработка к здравому смыслу началась относительно недавно.

Надо бы добраться кому-то до бывшей папки ЦК или до приказов по соединениям ВДВ и уразуметь картину по документам. Невозможные для любой другой армии и флота задачи ставили, в связи с обстановкой 1941 г. С измененим характера войны в свою пользу стали ставить задачи для побеждающей оружием и умением армии.

В 1941 г. "ночники" ТБ-3" шли бомбить днём без истребителй (об этом пронзительно у К.Симонова).
"БТ-5, 7", "Т-26" пытались атаковать немецкие танки (а потом гибли лёгкие разведывательные "Т-70" под Курском). Лодки Балтфлота гибли в минно-сетевых заграждениях в Финском заливе.

Осенью 1941 г. на Минском шоссе немцев остановили курсантские батальоны Военно-политического училища им. Ленина, тогда те покатились к Можайскому шоссе -а там, на Бородинском поле - 32-я Краснознамённая дальневосточная дивизия Полосухина, артполки и др.

Позднее, уже зимой, могли найти ещё где-либо "дыру" и прорваться к Москве.

В этих условиях могли бросить закрыть прорыв кого угодно и как угодно... И всё равно полагались на глубокий снег, на какие-то вероятности. Трупы, получившие переломы, контузии и др. - не солдаты, не бойцы. А десантников приберегали - в обороне они закрывали прорывы, удерживали мосты, в наступлении вводились в прорыв. Сверхусилие - это по их части - отбить Мамаев курган и т.д.
Г.К.Жуков придержал десантников и на Халхин-Голе, сняв танки для внезапной атаки. И своего дела они тоже дождались.

Оттого и засекретили эту высадку и сам бой, что потери были велики, так думаю.
"Фактура" нужна. Слышал об этом бое ещё в 1980-е, но как-то всё разговорами.

"Одухотворённые люди" - есть у А.Платонова про моряков под Севастополем, на которых накатили танки... "Русские и советские" - это породило массовый героизм в ВОВ, который не обошёл и других.

---------------------------

Деды узнаваемы... Битые, кто-то без ноги, кто без фаланги пальцев, кто с гармошкой...
Мастерская - поучительна. Будем заглядывать в "мастер-класс"!

Сергеев_ЮВ

Antabka

Никакая это была не "десантура", а свежий, одетый в теплые полушубки и валенки полк сибиряков. В романе не идет речь кто и, по каким причинам "затыкал дыры", а о воинском русском Духе. Весь полк добровольно шагнул в бессмертие... не из-за страха перед командирами, а было что-то иное, жертвенное и великое в этом шаге. Порыв души. Ведь им объяснили, что парашютов нет... А полк шагнул не по приказу, а по просьбе, выйти из строя добровольцам... И здесь не идет речь о потерях, они шагнули все сразу на небеса...
к дедам и бабкам их подвиг зрящим... И этот подвиг Воинов Духа в нашем народе бессмертен от тех времен, когда еще в дохристианские столетия, лучший воин в роду обливался маслом и входил в костер. Наши пращуры свято верили, что он призван Богами на битвы в Сварге. Это подтверждает подвиг шестой роты в фильме "Прорыв", когда десантники не дрогнули перед двумя тысячами бандитов и уложили 800 из них. Этот подвиг бессмертен в воле мальчишки Родионова, не снявшего креста перед чеченскими бандитами и принявшего мученическую смерть. Вот поставьте себя на миг... на место Родионова. И спроси свое сердце: "А я бы смог?"
Только честно и глубоко спроси... Казалось бы, да сними ты этот крест и живи себе... Но оказался этот мальчишка... из того русского полка Можайского десанта. Шагнул в бессмертие и стал иконой в церквях. Он уже канонизирован... Он вечен... Он живой пример для молодых поколений России.

Близится время, когда мы все будем стоять в строю...
Все! Без исключения! Честные и трусы, богатые и бедные, умные и придурки... И надо будет сделать этот шаг... Во имя Родины...
Другой нам не дано...

Antabka

Каноны, как известно, бывают разными.

Военные каноны требуют тщательного разбора боевого эпизода в битве под Москвой, где имела (или не имела, по мнению части "десантной общественности") место высадка красноармейцев с самолётов без парашютов.

А каноны состоят в следующем: доказательство факта, оценка принятого решения, его боевая эффективность на фоне общей, вероятно, близкой к катастрофе обстановке.
В некотором роде то же, что и переправа через Неву на "Невский пятачок" или через Волгу в Сталинград при господстве в воздухе немецкой авиации, когда далеко не каждый добирался до линии огня и гибнул в пучинах...

---------------------
По 6-й роте, в главном, понятно - оказались на направлении главного удара.
Как "тихие заставы" 1941 года или стрелковые части, на которых накатили "панцерваффен"...
А до этого "Варяг", "Стерегущий"...

Это правильно, что новым кораблям дают славные имена.
Как и сохранение боевых знамён времён ВОВ.
---------------------
Рядовой Родионов совершил подвиг православный, жертвенный. В итоге, тоже воинский - воюют за то, чтобы были свободны в своём выборе, чтобы не грабили, не били ногами, не издевались, не унижали. Не оплёвывали твою страну.

Бессмертны в памяти и Зоя, и Матросов, и моряки с Малахова Кургана, и десантники с Мамаева, и "Молодая гваридия"...
А чтобы память их не пачкали, надо вести "бой за Победу" (и присно и во веки веков).
-------------------

"Строй - это определённое ... место для совместных действий".
Помоек много стало самых разных - действовать надо. В тех операционных направлениях, где есть основания и наработки.

Сергеев_ЮВ

ТАЙМЕНЬ
(Отрывок из моей повести "Королевская охота")

Федор выбрал из коробки со множеством блесен самую тяжелую, для стремительных речек. Он шел долго по звериной тропе, срезая петли речушки на гул порогов большой реки. Еще из вертолета, перед посадкой, он успел заметить огромное улово-яму ниже каменистых перекатов и наметил обязательно попробовать вытащить тайменя. Федор знал повадки могучих хищников и их обычные места кормежки. Речушка от их табора влетала через валуны прямо в эту просторную яму, ниже кипящей в порогах широкой воды. Федор внимательно осмотрел улово и настроил спиннинг. Заброс сделал за крупный валун на самом стрежне, ниже его крутило воронку и была небольшая затишь. Именно там любит таймень лежать поленом, чуть шевеля хвостом и ожидать спустившегося через перекаты, еще оглушенного и зазевавшегося хариуса или леночка. Первый заброс оказался пустым. Федор немного забрел в воду по мели переката, поближе к тому лобастому валуну. Точно булькнул блесной за воронкой, дал чуть притонуть и заиграл, легкими рывками подергивая удилище и наматывая катушку... Удар! И пронзительный визг трещотки. Федор устоял на ногах и едва удержал в руках спиннинг. Таймень сел крепко, размотал почти всю леску, вывернулся под другим берегом из воды и снова попер, как жеребец вниз по течению. Рыбак бежал по берегу следом, силясь упругим удилищем замучить добычу, оно гнулось дугой и трещало, катушкой разбило палец в кровь, но он не замечал ничего в азарте борьбы. Почти час длилась схватка и наконец Федору удалось вывести уставшую рыбину на мель, но едва шевельнулась рядом тень человека, как таймень обрел второе дыхание и все началось сначала. Стремительные рывки, треск катушки, остановившееся время... В такой рыбалке все сжимается во мгновение, хотя протекают часы, но их не замечаешь. И все же таймень сдавался, все чаще подходил к берегу, выводимый леской, снова и снова бросался в глубину и вот покорно уткнулся лобастой башкой в травянистый берег, шевеля жабрами.«Ну и кабан!» почему-то пришло сравнение Федору, когда он увидел близко добычу, осторожно подполз, не выпуская спиннинг из руки и резко схватил тайменя под жабры. Такого нахальства водяной медведь, видимо, не ожидал. Он так ударил по воде хвостом, что перелетел через рыбака и грузно шлепнулся на траву, разметывая ее мощным телом. Федор загляделся на него. Отцепляя рогулькой блесну в огромной пасти, он вдруг увидел еще трепещущий хвост крупного хариуса, застрявшего в глотке. Таймень пялил на человека свирепые глазки и все греб хвостом, засыпая...
— Ну что, навоевался? — проговорил Федор, похлопав рукой его по крутой башке, — сколько же ты рыбы пожрал, нагуляв такой вес? Ведь изо рта валится! Хариус, еще живой, не лезет в набитое брюхо, а ты кинулся алчно на железку? Вот и расплата за жадность...Таймень угрюмо и виновато молчал. — Ты уж прости, брат, хищников я не люблю... Вон, слышишь, еще один стреляет на озерах по уткам... Вы же ведь чуру не знаете хапаете, хапаете... Все норовите сожрать, а в один момент, подлетит и к его пасти блесна-обманка и он сядет на стальной тройник, как сел ты... Обязательно сядет... Нутром чую... При такой ненасытной утробе один конец...
Федор посадил тайменя на кукан из прочного капронового шнура и пустил в отсохшее маленькое озерко у реки, крепко привязав к гибкой лиственнице. Лег в тенечке и крепко уснул.
Федор отдохнул, вскипятил и попил чайку, на закате солнца взял спиннинг и забросил блесну в то же самое место, за валун. Как и в бурении, ждал чего-то необычного, знал, что в такой огромной и глубокой яме должен жить Хозяин-таймень, на жаргоне рыбаков «Пахан», его-то днем не поймаешь. Хотелось сразиться с самым крупным разбойником. Федор был заядлый рыбак, но рыбачил только удочкой и спиннингом. Сетей не признавал. В своих скитаниях по геологоразведкам всегда обследовал местные реки и озера и ловил больше всех, как и бурил. А увлекался самой крупной рыбой: сазан, сом, таймень.
Раз за разом Федор закидывал блесну, но она выходила пустой. За ней перестали гоняться ленки. Это и обрадовало. Значит где-то рядом стоит «Пахан», он и крупного ленка запросто глотает. Хитрый «Пахан» не брал блесну. Тогда Федор спустился ниже по течению вдоль берега, нацепил маленькую блесенку и поймал ленка. Вернулся на прежнее место, привязал крупный акулий крючок к леске, продел его через рот живца за жабры и выпустил гулять в улово. Ленок стремительно носился, и все никак не желал идти к валуну. Рыбак терпеливо подводил его туда... Этот океанский спиннинг, для ловли крупной меч-рыбы, тунцов, Федор нашел в коллекции Вадима, когда они ночью собирались в дорогу и упросил его взять, узнав, что поблизости будет река. Вадим согласился с неохотой, вещь была редкая, с Кубы, он все коллекционировал: ружья, спиннинги, вещи и женщин... и деньги... О чем весь вечер бахвалился. Федор сам подготовил блесны, залил их свинцом для утяжеления при быстром течении таежных рек. На всякий случай прихватил и акульи крючки их специальной стали. Вот теперь на одном из них метался ленок.
Перед самым закатом «Пахан» взял... Федор дал ему заглотить живца и резко подсек. Удилище согнулось, зазвенела леска и, ему показалось сначала, что произошел зацеп за камень. Он резко дернул еще и тут последовал такой рывок, что Федор упал в воду и чудом не нырнул в улово, застряв меж валунов. C трудом удержал удилище, но « Пахан» вдруг рванулся вверх по течению и леса ослабла. Федор весь мокрый выскочил на берег и снова бешеный рывок! Стремительной силой, рыбака понесло вдоль берега. Он едва успевал бежать, но снасть из рук не выпустил. Было ощущение, что крючок зацепился за моторную лодку и будь сейчас водные лыжи, то накатался бы вдоволь по яме за тайменем. Борьба шла долго и упорно. Хозяин реки не желал сдаваться и выйти на мель. Неустанно метался по улову и если бы не эта океанская снасть, давно бы порвал лесу и поломал спиннинг. Федор уж сам устал, все пытался достать висящее на дереве ружье у порогов, потому как без выстрела, тайменя из воды не взять. Но Пахан словно проведал об этом и не дозволял, не подпускал к дереву. Вдруг таймень залег в яме, Федор дергал удилищем, потом перехватил лесу руками и посилился стронуть рыбину. Ничего не вышло, леска словно зацепилась за скалу крючком. Таймень отдыхал... Тогда Федор рискнул, пригнул лиственницу в руку толщиной и привязал к ней леску. Опрометью кинулся за ружьем и успел вернуться с ним вовремя. Лиственница гнулась, осыпая желтую хвою, билась вершинкой по воде, работала как мощное удилище, отнимая силы у хищника. Федор умылся, спокойно попил воды и прилег рядом на траву, с интересом ожидая, что же будет дальше. Водяной зверило явно сдавал, не в силах побороть гибкое и крепкое дерево. Рывки становились все слабее и слабее и наконец он взвернул воронку на середине плеса, мощно ударив огромным хвостом.
— Побесись, побесись, — проговорил Федор и еще немного выждав, отвязал леску от дерева. — А вот теперь ступай на мель...
Таймень поддался, медленно спускался вниз по течению к мели у следующего переката. Изредка упирался, дергал, но лиственница его крепко доконала. Федор вел его, как бычка на веревочке, подматывая катушку. Вот уже видны камни на дне, слой воды становился все тоньше и стремительнее, Федор приготовил ружье и спустил предохранитель...
Ему показалось, что из воды высунулось зеленое эмалированное ведро... Такой огромной башки ему еще не приходилось видеть. Открылась широкая пасть и, рыбак выстрелил... Словно бревно вылетело из воды в неимоверном прыжке и с грохотом упало в воду, подняв тучи брызг. Леска разом ослабла, Федор легко подмотал катушку и увидел на струе перебитый дробью конец снасти.
— Тьфу! — в сердцах промолвил он и бросил спиннинг на траву.
Руки тряслись в азарте, сердце колотилось и навалилась усталость. Вдруг на середине улова опять торчмя вылетел таймень, потом у самых порогов и пропал. Федор подождал еще немного, хотел уж собираться и идти на бивак, когда неподалеку вывернулось что-то в воронке и мелькнуло белое брюхо. Он кинулся туда, отвернув голенища болотных сапог и, прямо к его ногам катило по мели неимоверной величины чудище. Федору стало даже страшно... Он отступал на еще более мелкое место и вот тайменище застрял в камнях и Федор осторожно подхватил его под жаберную крышку, размером с добрую сковороду, с большим трудом, волоком, затащил на берег.
«Пахан» еще дергался и хлопал огромной пастью, мелкой дрожью бился хвост но Федору не было жалко его... Такого омерзительно отвислого брюха он еще не встречал у тайменей. Оно было чем-то набито до отказа и чтобы прекратить мучения, Федор полоснул по нему бритким охотничьим ножом. В мешке желудка плотно лежали крупные хариусы и ленки, один налим и утка нырок. Он брезгливо все это выбросил в воду, вместе с потрохами и кинул рыбину на плечо. Вынул из озерка первого, уже уснувшего тайменя, сделал коромысло из крепкой палки, просунул концы под жабры и с трудом понес добычу на бивак. Солнце садилось...

Сергеев_ЮВ

КУПОЛ

Рассказ батюшки

Мы с другом учились в Ленинградском институте. Увлеклись так чтением Блаватской, учением кришнаидов и Рерихов, что после третьего курса решили ехать на Тибет, искать легендарную Шамбалу. Готовились основательно, целый год ходили в альпинистскую секцию, накупили горного снаряжения... Скопили деньжат и рванули по транссибирской магистрали на поезде к границам Монголии, которую по слухам можно было легко преодолеть, а там уж рукой подать до Тибета...
Денег хватило только до Красноярска... Бродили голодные по городу... Я предложил другу разгружать вагоны, чтобы заработать на дальнейший путь, но тут ему на глаза попался старинный храм с ржавым куполом.
О! - воскликнул он, - у нас же с собой альпинистская справа, давай попу, покрасим купол, денег с него слупим...
- Давай, попробуем, - нерешительно согласился я.
Нашли священника, друг стал торговаться:
- Поп, а давай мы тебе купол покрасим?
- Небось, дорого сдерёте?
- Сколько дашь, - вдруг вступил я в разговор.
- А если дам совсем мало, - улыбнулся он
- По совести! - обрубил торг мой напарник.
Ударили по рукам. Купили на его деньги краски и забрались на церковь.
А день был холодный, ветреный, небо затянуто тучами, зарядами налетал снежок. Под купол-то залезли, а вот как на него взобраться? Отрицательный угол, я взялся за жестяные рёбра купола - они шевелятся, еще до революции последний раз его красили. Друг меня подсаживал, держась за эти ребра, я кое-как влез к кресту и закрепил за него веревку...
Стали красить... Небо разведривало всё больше, полыхнуло тёплое солнце... Все облака угнало за пределы горизонта, благодать такая открылась взору и душе... Красим, к вечеру - теплынь, солнце играет, ласкает нас и греет... И тут как солнечный удар снизошел на нас... Закончили, сидим на куполе и встретились взглядами... Тут у меня и вырвалось...
- Какая Шамбала?! Ты посмотри вокруг! Всю землю нашу с этого купола видать, всю историю великую... А мы прёмся в чужое...
- А ведь точно! - согласился друг.
- Батюшка дал нам денег ровно столько, что хватило домой до Ленинграда... Друг мой тоже окончил семинарию, служит в церкви...
Господь вразумил нас, загнал на купол, чтобы мы увидели Россию...

Григорьев

Отвлеченная просьба, отошедшая от темы.
Прошу всех, кто читает эту тему посетить сайт Юрия Сергеева www.knyaj.ru и написать в данной теме - грузится у вас сайт или нет... Это нужно мне для статистики работы сайта княж.ру, т.к. есть случаи отсутствия доступа к сайту у некторых пользователей.
Напишите просто кто смог на сайт попасть, а кто нет, долго ли грузится сайт...
Спасибо.

Седой

Grigoriev, у меня без проблем.

Воевода_Владимир

Всё грузится.

Сергеев_ЮВ

Воевода_Владимир

Да всё правильно, не хочет меня отпускать наш сайт, да я и не спешу уходить. Тут у нас толпа красавиц объявились, на зависть всем иным сайтам. Я по сайтам много полазил, но такого состава как у нас, такого духовного здоровья и глубины исследований ещё не встречал. В добрый путь!!!

Григорьев

Юрий Сергеев не только писатель, но и удивительный фотограф.
Малая часть его фотографий находится на Артлибе...
http://www.artlib.ru/index.php?id=11&idp=0&fp=2&uid=1936&idg=0&user_serie=0

Olga

Денис, а я хотела бы показать одну фотографию из этой коллекции фотографий, размещенных на сайте artlib.ru:
" Любовь "