Обо всём. Что вижу, о том и пою... Эссе (автор: Седой)

Воевода_Владимир

Седой
Получив удовольствие лучше тихонько промолчать, чтоб не испортить послевкусия от него...
Это я об рассказе.

Григорьев

Очень проникновенно!!!
Саш, а что навеяло тебе столь душевные строки? Не с проста такое эмоциональное настроение на бумаге осталось...

АндрейСафонов

Душевно и красиво! Александр, тебе непременно надо приехать сюда к Байкалу. Читаю твои рассказы и так живо встаёт перед глазами юг -хотя они и не нём - и хочется прочитать когда-нибудь твой красивый рассказ и с нашим местным колоритом нынешнего времени.
Однако, паря, на мой неискущённый, но чувствующий красивое взгляд (я - как собака, всё понимаю, но вот уметь красиво и душевно сказать - мне не дано) пора тебе заняться изданием своих рассказов (однако, всё-таки - для порядка- стоит дополнить уже имеющиеся будущими рассказами о впечатлениях байкальких). Я уверен, что стоит.
Конечно - присутствует тут и аспект того, что втайне я надеюсь, что в байкальском цикле буду упомянут и я малость - а когда ты станешь знаменитым - я буду всем показывать книгу твоих рассказов и хвастаться тем, что на стр. 256 в предложении "... и тут этот наглый тип с черными усами и круглой гуранской мордой сказал: "а давай ещё по одной"..." - упомянут именно я

.
Но не это главное - тебе действительно надо писать - как сказал бы Иван Белокрылов - получается вкусно. И замечательно.

Седой

Спасибо за столь высокую оценку моих потуг. Самое печальное, что все пишется после печальных событий (каламбур-с

).

Кстати, Артём подкинул очень интересную идею для рассказа по забайкальским мотивам, и я даже начал работу в этом направлении. Но, Андрей, ты прав, для полного вдохновения, действительно не хватает наших мест, воздуха, людей. Но, может и выйдет чего толкового.

"... и тут этот наглый тип с черными усами и круглой гуранской мордой сказал: "а давай ещё по одной, и дай Бог не последней!

"

Григорьев
Денис, автор имеет право на тайну

Leonov

Седой,
Как здорово, что есть такая возможность начинать день не с уже изрядно поднадоевших отчетов и планерок, с не к чему необязывающих разносов и разговоров, а с погружения в магию слов и строчек. Открывая новое эссе всегда возращаюсь к твоему "раннему" творчеству. Наиболее любимому, близкому, от которого тепло и радостно, и сердце начинает ускоренно биться в унисон с твоими воспоминаниями...
По поводу забайкальских мотивов....Хорошее видится на растоянии. Дай Бог, и у тебя все получится! А мы, будем ждать и недеяться, что не только "гуранский тип ", но и "бородатый семейский" станет узнаваемым персонажем твоего литературного творчества.

Седой

Leonov

Благодарю, весьма и весьма польщён...
Дай Бог времени для осуществления всех планов!!!

Седой

Подумалось...

Подлинное чувство, это когда рваным шрамом, через всё лицо. Из под волоса, от верхнего края виска, до подбородка. Сквозь губы.
Чтобы помнить. Чтоб каждое утро, вглядываясь в зеркало повседневности, искать не первые ветви морщин или раннюю седину, а видеть сначала эту багровую борозду. Обжигаться ей, развалившей лицо как судьбу - на до и после. Каждый новый день - как в первый раз.
Чтоб, мучительно потирая отросшую щетину, застывать нутром, потянув невзначай зарубцевавшуюся кожу.
Чтоб до кругов в глазах, болеть губами, оставляя их тень на других, но не тех губах.
По ночам, неосознанно задев зудящую стоном полосу, просыпаться в поту, разодрав рубец спросонья горящими пальцами. Ощущая, как гремящая в кончиках кровь бьётся, стремясь прорваться в рану.
Кажется, что каждый встречный, видит ужасный шрам, уродующий лицо. И только из сострадания не говорит о нем, как не принято расспрашивать инвалидов об увечьях. Навязчиво искать во взглядах страх, отвращение, недоумение. Но только не сочувствие, ибо от него лишь набухают тёмные капли на подживающей ране.
Прятать эту отметину под неловкой пудрой беззаботного веселья, неоправданной живости настроения. Улыбаться окружающим в их любопытствующие лица, невидимо корёжась щекой в ответ на саднящую боль.
А когда зарубцуется шрам, из багровой борозды обратясь белым валом в степи, вновь подыматься с утра и смотреть.
Некуда деваться от него. Он всегда с тобой, вожжённым тавром, даже если глаза перестанут принимать свет. Он уйдёт с лицом.
Вглядываться, замирая душой.
Чтобы помнить. Каждый день - как в первый раз...

Седой

Вечер.

С неба сыпятся звёздные крошки.
Дремлют, жаром упившись, кусты.
В ноги тычутся пёстрые кошки,
Оттопырив нахально хвосты.

Шустрый ветер, намаявшись за день,
Копошится на ворсе травы.
Месяц выкинул лезвия складень
На потёртый карман синевы.

С чашкой сесть, на ступеньки вселенной
Под ещё не горящий, фонарь.
Где макает в закате степенно
Вечер, солнца горелый сухарь.

Седой

Не довелось

Ранний июльский вечер липнет к коже сахарной ватой, блестит бисеринками пота на блестящих лбах. Ветра нет, коты лениво таятся в парящих дневным жаром кустах. Покалывают из духоты тонкими иглами зрачков.
Мужчины чистят оружие. Сидят на ступеньках крыльца, разложив в ногах старый коврик. Старший, разобрав табельный ствол, оттирает фланелью пороховой нагар с патронника. Маслом оружейным лоснятся ладони.
Младший заботливо шлифует продукт воспалённого сознания китайских дизайнеров, чёрный пластик всасывает маслянистый спрей. Чистят молча, пыхтя от жары.
Старший промакивает лицо бывшей белой майкой, проходится по мокрой щетине. Вытирает лицо младшему. Старший в прилипшем линялом тельнике, видавшем Дженин, Рамаллу и Бейт Лехем. Тельник родился за тысячи километров, в Питере, а теперь упивается потом в горячих краях, стойко переносит стирки и сушки.
Перед старшим чашка, налитая чёрной смолой горького кофе. В его зубах зажёван фильтр сигареты, он мотает головой, сбрасывая пепел и капли пота на бетон. Он прихлёбывает кофе, щурясь и кривя губы.
Младший поднимает русую золоть волос, вытягивает руку с пистолетом к кустам, прищурившись, метится в кошек. Поворачивает голову, глазёнками озорными пробирается в сердце старшего.
- Пап, - касается лбом плеча старшего: - Ты когда нибудь, стрелял в людей?
- Каких людей, братка?
- В тех, что на тебя нападали?...

- Он убьёт меня!!! Он обещал!!! Он вернётся и зарежет меня!!! - по тёмному пергаменту лба черным сгибом пробивалась вена. Он потел страхом, щеря редкие зубы в рваном распахе рта. Зубы белели осколками кости в открытом переломе.
- Он видел, как я звонил в полицию! - размахивал дрожащими руками хозяин ресторанчика. На чёрном виске дрожала, не стекая, черная капля крови, цепляясь за жесткие крючки коротких волос.
В углу тощая официантка замывала густые потёки . Тыкала в пол шваброй, шатунами дёргались острые, смуглые локти.
Сыскарь поморщился краем рта, воткнул под оттопыренную губу раскатанную сигарету. Пробежался по карманам, взял со стойки зажигалку. Прикурил. Положил зажигалку на место. Повернулся к бледнеющему хозяину. Черная кожа того кофейно отсвечивала в синеватом луче вывески.
От входа с рёвом сирен отвалил амбуланс, понёсся по улице, чиркая красными искрами по стенам грязных домов.
- Сам-то как? - вбиваясь в дробящийся стук речи, спросил хозяина. - Кровь твоя?
- Нет, разнимал - щупая на всякий случай щётку головы ответил тот.
- Приметы нападавшего есть? Одежда там, внешность...
- Эфиоп. Зовут Моше. Рубаха зелёная... Джинсы... Высокий, худой.. Голова бритая...
- Да уж. Конкретно, как всегда. - пробормотал под нос: - Эфиоп Моше, имя редкое. Что русский Иван... Чего?
Ты, вот что. Закрывай свою богадельню и езжай к нам в участок, заявление подай. А я крутанусь, может и найду твоего... Моше.
Глянул на напарника:
- Данные передал?
- Поножовщина в ресторане "Встреча в полночь". Двое раненных средней тяжести, ножевые. По дороге в больницу. Опрос ничего не дал. Нападавший скрылся. Всё?
- Всё. Возьми ресторанщика и закинь его в участок. Вернись за мной, я кружок сделаю, может найду чего. Ножик там, если повезёт, пальчики. Давай!

Далёкий фонарь стоянки помигивал зрачком с широкого лезвия ножа. Эфиоп стоял в подсвеченном витринами проходе, прикрыв белки веками. По зеркалу бритой головы скользили разводы рекламных огней. Радугой бензина на воде.
Зелёная рубаха, вытертые джинсы. Кровь запеклась на них сухой коркой чернил. Свинцовой тяжести запах алкоголя. От тела. Из взгляда.
- Уйди...
- Успокойся, мужик... - миролюбиво проговорил сыскарь, - Положи ножик на землю. Ты где такой надыбал? С кухни, не иначе...
- Уйди... - повторил, стискивая рукоятку ножа. Прирежу его. И тебя. Если не уйдёшь...
- Спокойно! - Сыскарь смотрел ему в переносицу улыбаясь, не выпуская из глаз узкую полосу стали: - Спокойно... Положи нож на землю... Лучше будет.
За поясом, к бедру, прилип раскалённо ствол. Напомнил о себе, оттянул край ремня закусом кобуры.
- Нет, - прошло в голове. - Не стоит. Так возьму.
Подобрался нутром, передвинул подошвы устойчивей, раскрыл по-кошачьи когтями ладони.
- Сам виноват! - захрипел нападавший, нырком бросивши руку в живот сыскаря.
С шага вперёд сбил сыщик руку с ножом левой ладонью, уводя в её сторону. Ткнул основанием правой ладони в блестящее перекошенное лицо, не разбираясь, между носом и верхней губой. Поймал опадающую кисть с зажатой линейкой ножа, вывернул, заламывая от себя. Услыхав звон стали на бетонных плитах, подсёк оседающий мешок тела, прижал лицом в заплёванный окурками пол.
Заломал вялую руку, придавил коленом в спину. Правой рукой дотянулся до наручников на поясе. Защелкнул на обеих кистях лежащего. Сел на него, достал сигарету, размял задрожавшими пальцами. Похлопал по карманам. Вспомнил - зажигалка осталась в джипе. Вместе с рацией...

Он сидел, раскинувшись на стуле, бросив вольно вперёд вытянутые ноги. Вглядывался в ровный шов почерка следака из отдела расследований полицейских.
- И по подозрению, в нанесении тяжких телесных повреждений, превысивших нормы применения необходимой силы для ареста... - гундел следак под нос, втискивая крючки букв в строчки желтоватого листа,- И в высказываниях расистского толка, как то: обезьяна с черной жопой...
В мозгу серым шнеком мясорубки вращалась мысль:
- А ещё - земляным червяком... А ещё - земляным червяком... Лучше б я ему, суке, в ногу стрельнул. Семь бед - один ответ!..
И вслух:
- Закурить-то можно хоть?..

- Пап, - потряс за локоть младший, - Приходилось, думал об этом?
Старший положил ствол. Поднял майку, вытер руку , взъерошил мягкий, тёплый пух макушки младшего:
- Нет сынок, упаси Бог! Не доводилось...

Седой

Выложу постепенно пару баек из прошлой милицейской жизни.

Диссидент

Липкая, чёрная полночь ранней весны. Ветер. Мокрые куски снега рваными краями цепляются за ворс шинели. Серыми иглами топорщится мех милицейской шапки. Чёрная полночь, в жёлтых разводах редких фонарей...

За сотни километров, далеко, схватившись за власть разжимающимися пальцами, удушливо хрипит Черненко. Но ещё не разжались стальные когти самой власти.
Март, ветренная, снежная полночь...
В вытрезвителе тепло и тихо. Изорвав рот зевотой, прилип к дверному косяку дежурный сержант. Он настроился спать, повыгоняв наружу всех припозднившихся гостей, а теперь, под завязку смены, патруль притащил свою "галочку". Сна не будет.
Дядя Паша давит тумбами хромовых сапог вялую кожу линолиума. Корячится тушей медвежьей в дежурке вытрезвителя. Оттопыривает карманы шинели булыжниками кулаков.
По размаху плеч - жирный росчерк старшинских лычек.
За столом дежурного по вытрезвителю сыплет в рапорт крупу почерка краснощёкий молодой патрульный. Старательно, но быстро набивает буквы, от усердия прихватив зубами нижнюю губу. Мёрзлыми пальцами доит пластиковый сосок ручки. Из-под шапки - жесткий клок желтых волос.
" Оправлял естественные надобности..."
В яме спецскамейки пускает слюну захмелевший мужик, пробует опереться на мягкие руки, выкатиться из ямы. Клонится вперёд и вновь откидывается на спину, тряпками выбрасывая вверх ноги.
Оттого и сделана так скамья, чтоб не выбрался из неё нетрезвый, усаженный в неё.
Лазит мужик пустыми глазами по дяде Паше, кривит непослушный рот и заваливается набок, роняя драного кролика шапки.
Шли удрученно в отдел дядя Паша с напарником, молодым стажером. Шли понурясь, потому как всё успели за смену сделать. А вот привода в вытрезвитель не было. Да и где его в такую погоду сыщещь?..
Иди, раскажи об этом начальству. Статистика про погоду и слышать не желает, а уж замполит - тем более.
Но вот, Бог миловал - есть отметка в итоге смены.
- Готово.. - хрипит молодой, тыльной стороной ладони сдвигая шапку на затылок: - Глянь, дядь Паш, всё ли верно?..
Дядя Паша поворачивается, забирает в ладонь рапорт, как игральную карту, морщит лоб, зло ощеривает зубы:
- Ты что, молодой, ох...л?! Ты куда мужика своей писаниной пихаешь?.. Мозгами думал или сидельником?..
Комячит бумагу тисками пальцев, рвет её и кидает в урну.
- Пиши. По-новому: "Оправлял естественные надобности в общественном месте". Всё. Литераторы, мать вашу..

Спит мужик себе в палате вытрезвителя. Храпит, жжет воздух сивушной гарью. Его разбудят задолго до рассвета и всучат квитанцию о штрафе. За пользование услугами вытрезвителя. Он возьмёт её, эту грязного цвета бумагу. Криво, заискивающе расползётся улыбкой в рыбьи глаза дежурного лейтенанта, матеря его в душе - и в душу, и в мать.
И пойдёт, валко раскидывая руки, на завод, под каток начальственного гнева.
Не зная о том, что не будь дяди Паши, не очумевший мастер в замасленном халате скрёб ему душу матерными словами, а чистенькие ребята в неброских, отглаженных костюмах. Вежливо, морозящими взглядами.
Ибо не всякому удаётся оправить надобности на статую вождя мирового пролетариата, перед фасадом горкома партии...

АндрейСафонов

Седой,
Класс!
Хороший человек дядя Паша, но дисидент -то - отчудил супер

Седой

АндрейСафонов

Есть у меня ещё пару баек о дяде Паше, да не все для широкого пользования

АндрейСафонов

Седой,
Так, Саша, можно же и в личные скинуть. Дядя Паша очень хорош. Колоритный человек. Слушать байки о таких весьма приятное дело.
А неширокое пользование - бывают люди у которых постоянный разговор частично не для широкого пользования, а заслушаешься. Были у нас в части нач.гауптвахты и командир одного из дивизионов, ехали мы как-то на моб. учения, так они всю дорогу играли в карты и травили такие шутки-прибаутки - я аж заслушался, но, увы, ничего не запомнил. Эх не доступны были тогда мобилы для простого офицера Российской армии, да и на тогдашних мобилах не было диктофонов, однако.
Так что нас нешироким пользованием не удивишь

Седой

АндрейСафонов

Ну как лень убью, так напишу. А вот насчет записей ты прав - иногда так жалеешь, что не на что записать. всё таки память штука коварная. Часть исчезает, часть искажается..
Дочку я кстати, Инбар назвал - Янтарь стало быть

Leonov

Седой,