А. Еленевский
Военные училища в Сибири

http://www.xxl3.ru/belie/voen_uchil.htm

Читинское Атамана Семенова военное училище было основано 14 ноября 1918 года. Описывая обстановку того времени, один из тогдашних юнкеров вспоминал: “...казенного обмундирования еще не было и мы явились в том, что носили у себя в частях или дома... пестрота одеял на кроватях и обилие “собственных вещей” разложенных у стен, без всякого порядка, дополняли впечатление табора. на первых порах жилось нам довольно скучно. Отпусков не было, занятий не производилось, и мы целыми днями сидели на кроватях или бродили по коридорам...”.

Тогда, это безделье не было понятно юнкерам, они считали, что попали в военное училище, на самом же деле, в эти дни, только решалась судьба его — быть ли ему военным училищем или учебной школой для унтер-офицеров. Этим обстоятельством объясняется и то, почему училище, первое время, именовалось школой и почему оно имело все роды оружия.

Первое время кадр и юнкера размещались в помещении гостиницы “Селект”, откуда, только в половине ноября, перешли в здание училища, в котором и был отдан приказ по училищу № 1 от 25 ноября 1918 года. Приказом по войскам Отдельной Восточной Сибирской Армии № 134, от 17 апреля 1919 года, Читинская Военная Школа переименована в Военное Училище. Производство первого выпуска состоялось приказом Главнокомандующего всеми вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского Военного Округа № 141 от 1 февраля 1920 года.

Формирование происходило во время полной разрухи, - ни материальной части, ни обмундирования, ни учебных пособий не имелось. Все надо было создавать и заводить наново. Тяжелая задача была задана начальнику училищ полк. М. М. Лихачеву, помощнику его по строевой части полк. Дмитриеву, инспектору классов полк. Хилковскому, командирам пехотной роты полк. Буйвиду, сотни — полк. Кобылищу, пулеметной роты полк. Вдовенко, инженерного взвода, позднее роты, полк. Данину и другим офицерам и военным чиновникам училища. Однако, они с этой задачей справились, хромала только одна хозяйственная часть у полк. Данилина. Батарея долго меняла своих командиров — есаул Новиков, затем подполк. Перекрестов и, наконец, полк. Масюков, который и пробыл в училище до его конца.

Училищным праздником был избран день Св. Архистратига Михаила — 21 ноября.

Формирование части — нелегкая работа даже при налаженной государственной машине, при готовых кадрах, наличии интендантских и артиллерийских складов, посылке воинскими начальниками тысячных партий людей, оборудованных казармах, депо конского состава; теперь же не было ничего, кроме твердой воли начальников к осуществлению задачи, данной им приказом Атамана Семенова.

Начальником училища был назначен молодой офицер — выпуска 1912 года — полковник Михаил Михайлович Лихачев. В том, что начальником училища был назначен строевой офицер, не было никакой предвзятости, ибо, как показали иркутские события в декабре 1917 года, на опытных начальников школ прапорщиков с трехлетним опытом (например, полковник Хилковский), в случае сложной обстановки рассчитывать было трудно, поэтому выбор пал на офицера, в чьей твердости не было сомнений.

Училище было размещено в двух зданиях: Читинской учительской семинарии на Николаевской улице, где находились пехотная рота, пулеметная команда, батарея, классы, столовая, околодок, гимнастический зал, канцелярия училища, церковь, офицерское собрание. Сотня, инженерная рота и рабочая команда размещались в здании мужской гимназии на Уссурийской улице; в марте 1920 года, когда пришли каппелевцы, в нижнем этаже была размещена Челябинская кавалерийская школа до ухода на Сретенский фронт.

Трудность созидания нового, крепкого, сильного, стойкого особенно была трудной в психологическом отношении, так как это было время государственного разложения, революционного развала крайнего развития психологии вседозволенности и революционной безнаказанности преступлений, то есть полного освобождения от основ морали и этики во время не то вооруженной интервенции иностранцев, не то просто оккупации “союзниками” нашего Дальнего Востока и Сибири, которая тяжко давила на национальное сознание, глубоко оскорбляла народную гордость превосходством вооружения и навязыванием нам политически чуждых идеологий и вредных настроений, выгодных интервентам.

Не менее тяжелым и трудным было психологическое состояние и представления нашей интеллигенции, которая своею молодежью комплектовала добровольческие отряды, а из них военные училища.Сто лет систематической пропаганды материалистических идей гуманизма, пацифизма, социализма, идеализированного представления о демократии, как основы республики, и идеализирования республики, полное охаивание своих народных представлений и исторически создавшейся своей государственной системы.

Война шла с безбожием и марксизмом, но идейного противовеса ему не было: от коммунизма-большевизма отталкивались не по идейным убеждениям, а в силу уголовной коммунистической практики — бессудных и зверских убийств, когда расстрел был наиболее легкой формой смерти, грабежа, насилий и разрушения привычных, веками слагавшихся, форм жизни.

Добровольцы, из учащейся молодежи, зародившихся полков Сибирской армии блуждали в трех соснах, волновались и не могли найти в себе достаточно силы, не имея нужных знаний для осмысливания своего положения и места в происходящих событиях. Подпоручик 1-го выпуска И. И. Шитников — кадет иркутянин, - вспоминая в 1920 году, в Даурии, те дни и настроения, говорил; “...не то было важно, что приходили добровольцы-студенты, гимназисты всякие и не умели далее явиться по форме, ну что возьмешь со шпака?, а было скверно, что рассуждали все неладно — мы, дескать, с братьями деремся, против трудового рабочего воюем... А я фельдфебелем в роте был, на меня косились, так что спать ложился с винтовкой, намотав ремень на руку...”

Поэтому то было важно не только собрать твердых надежных людей в отдельную воинскую часть, но и начать подготовку из них новой смены массы офицеров, редеющей с каждым днем. Установив в ноябре 1918 года двухгодичный курс обучения, основатели и руководители училища показали, что они правильно понимали задачу, стояли на верной дороге, но не считались с обстановкой, поэтому-то первые два выпуска пришлось сделать после обучения в 14 месяцев.

Состав юнкеров 1-го выпуска так описан одним из них: “...Среди всевозможных гимнастерок, френчей, бушлатов виднелись, странные в этой военной обстановке, тужурки двух-трех студентов и учащихся средне-учебных заведений... В огромном большинстве это был “тертый”, боевой народ, прошедший суровую школу гражданской войны и хорошо умевший держать винтовку в руках. Среди нас были и почти мальчики и солидные отцы семейств. Много было кадет из Иркутского, Хабаровского и Сибирского корпусов... Дисциплина сразу же была установлена железная и, что важнее всего, курсовые офицеры и преподаватели стремились привить юнкерам лучшие традиции военно-учебных заведений былых времен. Большую услугу в этом отношении оказали училищу многочисленные кадеты. Они принесли с собой дисциплину и выучку и, заняв портупей-юнкерские должности, способствовали установлению того истинно-воинского духа, которым так отличалось Читинское военное училище от обычных школ прапорщиков военного времени...”

Отмена в 1915 году черты оседлости де-факто привела в училище евреев: в батарее — Гавриловича, в пехотной роте — Горбулева, в сотне — Кавалерчика, георгиевского кавалера, юнкера Иркутского военного училища, участника боев за Иркутск, в декабре 1917 года; караим Гусинский — фельдфебель 1-го выпуска, позднее в Шандуне китайской службы подполковник.

Цель формирования юнкерам представлялась так: “...Нам казалось, что мы кончили период “кустарной войны” и должны готовить себя к службе в настоящей, быть может, общерусской армии... Прибывшие добровольцы из частей создали политически монолитную массу...”

Революционные события отозвались даже на домах: здание училища было попорчено и постепенно его приводили в порядок, электричество перестало гаснуть, исправлено было отопление, оттаяли стекла в окнах.

Пестрота обмундирования была изжита после того, как училищу был передан вещевой склад читинской областной тюрьмы и, хотя не очень-то красиво, но строй получил однообразие: широкие, серого солдатского сукна, шаровары, серые фланелевые гимнастерки, солдатские сапоги, полушубки и папахи. Как ни странно, в недалекой полосе отчуждения Восточно-Китайской железной дороги, где, казалось, можно было бы купить все, что надо, на деле оказывалось или ничего, или такое, как знаменитая синяя форма из крашеной мешковины, которую после двухнедельного ношения пришлось изъять, так как она не только пачкала белье, но и вызывала накожные заболевания. Внешний вид юнкеров оставался непрезентабельным и хозяйственной части пришлось много потрудиться, пока, наконец, удалось добыть приличное обмундирование.

В преодолении этой трудности сказывалось не только налаживание хозяйства, но и понимание психологии: ген. Краснов в своих лекциях, читаных в 1918 году в Новочеркасском военном училище, особенно подчеркнул, какое сильное психическое воздействие на войска оказывает красивая форма из хорошо сшитого материала.

В конце концов, появились хорошо сшитые и аккуратно пригнанные шинели желтого сукна черная форма — мундиры и шаровары читинской конвойной команды, сразу сделавшие заметными на улицах Читы и других городов отпускных юнкеров читинцев.

С работой налаживался и порядок: была приведена в порядок церковь, открылся “околодок”, зубоврачебный кабинет, появилась лавка для юнкеров, в гимнастическом зале были поставлены все гимнастические снаряды. По вечерам в столовой устраивали дополнительные лекции на богословские и культурно-просветительные темы. Было введено преподавание танцев. Можно сказать, что те, кто бросал нам, читинцам, пренебрежительный вопрос: “Читинское военное училище? Было такое? Ну, какое же это училище”, навряд ли знали об этой трудной организационной работе, а своим тоном и оценкой смыкались с коммунистическими агитаторами, которые до боя “на станции Дно” дали юнкерам презрительную кличку — “сенькины ребята”, от которых им пришлось отходить в глухую бездорожную тайгу.

В общем к 1919 году все было налажено: на батарею и сотню был получен конский состав и упряжь, получены два орудия — поршневая пушка образца 1887 года и орудие образца 1900 года. Пулеметная рота получила пулеметы Максима, Шварцлозе, Кольта, Гочкиса, легкие пулеметы Бергмана и Шоша и 8 никуда негодных, французских Сентьена.

Инженерный взвод получил полный шанцевый инструмент и на проверке бойко и бодро “считывался на “кирко-мотыгу, лопату-топор”.

В первых числах декабря начались строевые занятия на расчищенном плацу, перед боковым фасадом здания училища. Одновременно начались и классные занятия, которые довольно долго велись по запискам, пока не были разысканы, дополнены по опыту войны 1914-1918 года, - все потребные учебники, наставления и уставы. Курс, при переименовании школы в училище, был расширен. Короче — за неполных три месяца — была налажена вся организация, снабжение и работа училища. Срок этот, при трудности работы, надо признать минимальным. Вскоре молодое училище стало гордостью и политическим оплотом Дальнего Востока. Теперь в училище и откомандировывались, и сами просились самые лучшие, образованные и талантливые офицеры, выковавшие из трудного, по революционным временам, человеческого материала счастливых, щеголявших выправкой, дисциплиной и лихостью юнкеров.

За выполнение этой задачи приказом № 25 от 22. I. 1919 года по войскам Отдельной Восточно-Сибирской армии полковник Лихачев был произведен в генерал-майоры.

Насколько трудной была работа по воспитанию показывает приказ № 29 от 29. I. 1919 года по Читинскому военному училищу: “...Прикомандированные для прохождения курса в батарее прапорщики Головинский, Рославлев и Жильцов за полное несоответствие разжаловываются в рядовые и откомандировываются в дисциплинарную роту О.М.О,..”.

Или другой случай: накануне Нового, 1919, когда патруль поручика Кузнецова, будучи в наряде, зашел обогреться во 2-ое Общественное Собрание города Читы. В Собрании находился помощник Атамана Семенова генерал Скипетров. Узнав о присутствии юнкеров, он вышел к ним, поздоровался и приказал накрыть для них стол с новогодним угощением. Когда о поведении патруля стало известно в училище, то поручик Кузнецов, ожидавший производства в штабс-капитаны, был разжалован в рядовые и направлен на службу в Особую Манчжурскую дивизию.

Были и организационные промахи: полное пренебрежение повторительным офицерским отделением, которое было необходимо для освежения военных знаний, утверждения воинского духа и дисциплины, как отдых от тяжелой фронтовой службы. Как правило, войска на фронте деградируют в военном деле, переставая выполнять уставные положения, заметно падает дисциплина и, благодаря этому, резко снижается боеспособность. Так, например, окопная война на западном фронте в 1915 году совершенно разучила немецкие войска воевать с винтовкой и Людендорфу пришлось потратить много труда, чтобы снова приучить войска к винтовке. Не было принято к выполнению и формирование общеобразовательного курса, что вдвое увеличило бы силу училища мобилизацией старших классов средне-учебных заведений и было бы видом политического заложничества: родители мобилизованных, бурча и негодуя на командование, волей или неволей тянули бы за нас в политическом отношении.

В конце мая 1919 года был произведен прием новичков на младший курс. К 15-му июня прием был закончен и в училище влилось еще 200 молодых юнкеров. Эти юнкера существенно отличались от первого набора: формы откомандированных от полков резко выделялись в массе ученических рубах молодежи, попавшей в училище прямо со школьной семьи. Это различие могло сгладиться только в хорошей боевой операции, которая спаяла бы оба курса воедино. Такая операция уже назревала.

К 15 июля выяснилось, что все было готово для перехода всей 1-ой Забайкальской казачьей дивизии к красным. Дивизия стояла в станице Доно, в 84 верстах на север от железно-дорожной станции Борзя, что в случае успеха давало возможность перерезать железнодорожную линию и удерживать ее в своих руках на неделю — двадцать дней, а после вынужденного отхода привести в такое состояние, которое потребовало бы еще, по крайней мере, три недели на восстановление всех разрушений, то есть, практически, перерыв подвоза со всеми вытекающими отсюда последствиями.

15-го июля 1919 года 1-ый Забайкальский казачий полк 1-ой Забайкальской казачьей дивизии, стоявший в поселке Грязном, взбунтовался, перебил своих 14 офицеров и перешел к красным. Остальные полки 1-ой дивизии, стоявшие в станице Доно, также находились под влиянием красной агитации и готовились, с минуты на минуту, перейти к красным.

Спешно был сформирован отряд для исправления положения. В него вошли Читинское военное училище, рота 2-го Манджурского полка, укомплектованная мобилизованными забайкальцами-солдатами под командой капитана Арсеньева, взвод конной батареи Особой Манджурской дивизии, укомплектованной пленными красноармейцами — пермяками под командой войскового старшины Иванова и Колчинская дружина. По дороге до Борзи юнкера батареи, свободные от обслуживания орудий, были сведены в отдельный пехотный взвод. Отъезд училища из Читы был произведен в строгом секрете из опасения безудержной паники в городе. Из Борзи отряд спешно двинулся на подводах в станицу Доно, откуда начальник дивизии генерал Мациевский слал одно тревожное сообщение за другим.

На второй день отряд прошел Доно в пешем строю, с песнями, и стал на квартиры в выселках. Когда юнкера с песнями проходили Доно, это было видно, что донесения ген. Мациевского были верными: казаки 1-мй дивизии кричали проходящим юнкерам “золотопогонники”, “сенькины ребята”, “сволочь”.

На другой день, после обеда, из Дно приехал отряд, человек в 40 казаков 1-ой дивизии “за получением обмундирования” — это были зачинщики — коноводы, готовившие уход дивизии к красным. Их арестовали и расстреляли на глазах населения. Дивизия, лишенная заправил, стала в недоумении — что же ей делать?

19-го июля, в 2 часа ночи, наши дозоры обнаружили красную разведку. Немедленно, по тревоге, юнкера были подняты и отряд приведен в боевую готовность. Силы красных — 5 конных полков и два орудия. Красные разделились на две колонны — главную и обходную, атака должна была начаться на рассвете, по сигналу — пушечному выстрелу. Красных не смущало превосходство нашей артиллерии — около 10 орудий, они рассчитывали, что при дружной атаке к ним перекинутся остальные три полка 1-ой дивизии, хотя бы и лишившиеся своих заправил.

Перед рассветом ген. Лихачев послал связного юнкера Сороковникова на батарею, приказав не открывать огня до особого приказа, но юнкер Сороковников, хотя и знал устав очень хорошо, все же решил, что он не понял, все перепутал и надо передать как раз наоборот. Поэтому, прискакав на батарею, передал капитану Вельскому, что можно открыть огонь и умчался обратно доложить, что приказание выполнено. Капитан Вельский, не спеша, подумал: “Куда же начать стрелять сначала?”, затем дал направление и дистанцию и скомандовал: “Первое, огонь”. В это время Сороковников примчался к штабу и доложил, что приказание исполнено. А с батареи донесся гром первого выстрела. По разборе дела, когда была выяснена история выстрела, взбешенный генерал Липачев приказал сейчас же поставить Сороковникова под шашку. Старший командир связных подвел злополучного Сороковникова к крыльцу штаба, остановил, повернул направо и скомандовал: “Шашку вон! На плечо!” И только хотел произнести последнее: “Смирно!”, как на северной заставе неуверенно щелкнул выстрел, сразу заполнивший всю предутреннюю тишину тревожным ожиданием, которое мгновенно исчезло, так как в тот же миг на всех заставах на севере и востоке часто и дробно затрещала ружейная стрельба. Бой под станицей Доно начался.

Сражение было выиграно. Красные чуть не потеряли свои пушки и не решились атаковать потому, что не были уверены в настроении 1-ой Забайкальской казачьей дивизии, ставшей уступом за нашим левым флангом. В этом бою с юнкерами соперничали в доблести и мобилизованные забайкальцы роты Арсеньева, вооруженные берданками, и пленные красноармейцы — пермяки войскового старшины Иванова, и, особенно, непримиримые к красным казаки Калгинской станичной дружины.

За отступавшими красными наши двинулись вперед, а на кладбище в Доно остались белеть кресты над могилами портупей-юнкера Усова, юнкеров Николаева, Костикова, Кемриц, Калиниченко и Ананьина. Затем пошли бои под Аргунской, где были убиты Перфильев и Кузменко, под Колочи, под Шаки, Нерчинским Заводом и, наконец, трехдневный бой, 28. 9. -1. 10. 1919 года под Богдатской, где красные были разгромлены. Одних только командиров красных полков было убито из пяти — четыре. Училище потеряла убитыми Ушакова, Калашникова и Комогорцева. После боя у Богдатской 3000 красных, еще уцелевших, прорвали наше кольцо и ушли с энергией отчаяния, решив или погибнуть или прорваться. Но практически, как боевая сила, они перестали существовать. Часть из них ушла на север, таежными тропами на Алашары, по реке Уров, в глухую и голодную тайгу, большая же часть перешла Аргунь и расположилась по глухим китайским заимкам. Китайские власти их не преследовали и не разоружали — из ненависти к японцам. После боя у Богдатской, училищу уже нечего было делать в Восточном Забайкалье и его вернули обратно в Читу — до Сретенска походным порядком, а оттуда по железной дороге.

Приход училища был красочным: выгрузившись на станции Чита 2-ая, юнкера строем вышли на Атаманскую площадь, где был парад, награждение отличившихся; затем, после церемониального марша, они вернулись в здание училища, где дамский комитет уже приготовил в коридоре и на поверечной площадке обильное угощение. После этого юнкера были отпущены в отпуск. В этот день они были почетными гостями всех ресторанов, кондитерских и кино: их всюду приветствовали, угощали и нигде не хотели брать ни копейки. Город радостно приветствовал своих родных героев.

В январе 1920 года начался 3-ий прием юнкеров. Теперь в училище стали собираться те, кто уцелел от разных катастроф: три-четыре оренбуржца, из Фугдина портупей-юнкер Игорь Чеславский вывел 12 юнкеров Хабаровского училища, из Владивостока приехал почти весь выпуск 1919 года (все кадетские корпуса в Сибири начали заниматься с 1-м классом сразу же по окончании 1918-1919 учебного года для того, чтобы дать ускоренный выпуск к новому 1920 году). Во главе омичей был их корпусный фельдфебель Потанин. Но дальше — новичков не было и поэтому из полков откомандировывали всех подходящих. Пониженный образовательный ценз потребовал организации общеобразовательного курса, на котором вначале было более 50 юнкеров, но затем число это быстро съехало до 30.

Новички попадали сначала в команду “вновь прибывающих” юнкеров, которую разместили в актовом зале, поставив там временно громадные во всю длину зала нары; старшим команды был назначен портупей-юнкер Зимин. Когда 1-го февраля 1920 года был проведен 1-ый выпуск молодых подпоручиков и новички были отправлены по своим ротам, - это вызвало среди них неописуемую радость: в громадном двухсветном зале был собачий холод.

Через неделю начались занятия. Если обычные лекции шли своим порядком, то к программе общеобразовательного курса не нашли правильного подхода: вместо двух-трех офицеров, которые вели бы дело, его поручили двум преподавателям из женской гимназии, которые у юнкеров не пользовались никаким авторитетом, не смогли заинтересовать их, смотрели на преподавание, как на сине куру, получили прозвища Кутейкина и Цифиркина, на занятиях занимались только рассказами о гимназистках. Выходило, что к преподаванию, кроме жалования, привлекла их главным образом помпа: громовая команда старшего юнкера Зуева — “Встать! Смирно!”, а затем рапорт дежурного.

Но нормальные занятия все же не налаживались: едва схлынули наглые чешские интервенты, как за ними сразу же подошла Народная Революционная Армия только что нарезанной Ульяновым-Лениным Дальне-Восточной республики. В конце марта 1920 года был сдан Верхнеудинск и красные пошли на Читу. Училищу была дана боевая задача оборонять город с юга. 25 марта училище выступает на свой второй фронт — Ингодинский.

Погрузившись в эшелон в 16 часов, в 18 двинулись в путь и вскоре прибыли на разъезд Дровяной, где до утра нам пришлось мерзнуть в холодных вагонах, так как в них печей не было. В 8 часов 26-го марта выгрузились из вагонов и пошли походным порядком, на подводах, по маршруту: Татаурово - Черемхово -Кадахта - Блатуканы - Гарцакан - Николаевское - Танга - Ново Салия. Уже через два дня в Кадахте встретили красных партизан. 3-го апреля бегущие партизаны, получив подкрепление со станции Хилок, дивизион 5-го кавалерийского красного полка, пытались выбить налетом из Новой Салии стоявший там дивизион 1-го конного Атамана Семенова полка, но были отбиты. На следующий день, 5-го апреля, к красным подошли новые части: 13-ый и 14-ый Иркутские советские полки и весь 5-ый кавалерийский. Училищу, с приданной ему ротой 1-го Манджурского полка, - около 70 штыков и 1-ым конным Атамана Семенова полком, пришлось отойти. Не так были сильны красные, как у нашего командования, не хватало воинского дерзания, не было умения использовать свое преимущество в артиллерии. Не так уж и было страшно кольцо красных, которое уже готово было сомкнуться. В этом бою училище потеряло четырех убитых: хорунжего Нескусил, юнкеров Турчина, Дамаскина и Ефремова. Наш отход продолжался до пос. Кадахта, куда подошло подкрепление: батальон японцев с бомбометами. Красные, подтянув к себе 1-ый и 2-ой Чикойские добровольческие полки, теперь силою в 4 пехотных и один кавалерийский полк, атаковали 10-го апреля, но были отбиты, и на их плечах училище двинулось вперед и захватило пос. Бользой, в котором простояло до 12-го. Японцы после боя у Кадахты двинулись сами в другом направлении, попали в тайгу, были окружены и в упорном бою уничтожены до последнего.

Обнаруженное движение красных, стремившихся отрезать училище, вызвало необходимость отхода на Кадахту - Черемхово - Татаурово и через, тяжко проходимый весной, Оленгуйский хребет на пос. Верхнее-Нарымский, по ненадежному льду на левый берег Ингоды. Здесь училище, считавшееся погибшим, получило приказ о возвращении в Читу, и двинулось через поселок Елисаветинский-Александровский на станцию Кручину. 22-го апреля училище вернулось обратно и после недельного отдыха продолжало учебную, строевую и гарнизонную службу.

Жизнь стала входить в свою колею. На Пасху под Читой красные были разбиты на голову, главным образом благодаря стойкости и выдержке японских частей. Фронт отодвинулся к станции Могзон, и в темные ночи из окон верхнего этажа были видны зарницы артиллерийской стрельбы. Начались налеты красных самолетов. Первый сбросил две бомбы — одну у вокзала, другую на Атаманской площади. Первый раз это прошло для него безнаказанно, к другим налетам уже подготовились: на плацу поставили подвижную раму, на раму поставили орудие, в стороне подготовили яму для зенитной стрельбы пулеметом. После этого красные самолеты встречались орудийным и пулеметным огнем; впрочем, это продолжалось не долго; произошла очень странная вещь — по требованию японцев с красными было заключено перемирие.

В эти дни училище достигло вершины своего развития: почти 600 юнкеров в строю, батарея развернулась в дивизион, одной батареей командовал полк. Вельский, второй — полк. Иванов, так лихо громивший красных из своей французской пушки под Тангой и Кадахтой, командиром дивизиона стал командир батареи полк. Масюков. Из 1-го Сибирского кадетского корпуса приехало на летние каникулы 60 кадет. Их направили в училище. Наличие в их среде многих музыкантов дало возможность производить вечернюю поверку с зарей. Однако, кадетам суровая училищная дисциплина скоро наскучила и они, пробыв в училище около месяца, перекочевали на бронепоезда. Летняя форма, новая, щеголеватая выгодно выделяла строй. Юнкера, не имевшие шинелей, к летней форме получили короткие кавалерийские коричневые американские шинели.

В середине лета, как-то неожиданно, начальник училища ген. Лихачев был заменен генералом Тирбахом. Тем самым Тирбахом, чьим именем красные пугали своих детей. Генерал Тирбах оказался чрезвычайно заботливым начальников и сразу же подтянул хозяйственную часть, которая у полк. Данилина хромала на все четыре ноги. Экономия на довольствии отпускных юнкеров была пресечена в корне: отпускные могли являться на обед и ужин, не являясь дежурному офицеру из отпуска. На стол подавались все порции на всех довольствующихся юнкеров. В будние дни было разрешено после поверки до 10 часов выходить в садик напротив, что привело в восхищение всех влюбленных. Одновременно был отдан приказ: “...Для уничтожения снобизма юнкеров сотенцев и артиллеристов перед юнкерами пехотинцами приказываю уборку лошадей производить самим...”. Тогда еще никто не подозревал, что странная форма приказа была началом подготовки к расформированию училища, началом свертывания борьбы с красными, проводимом по настоянию японцев.

В конце июля была назначена эвакуация. Золотой запас, хранившийся в училище, был погружен ночью в багажный вагон, прицепленный в середину бронепоезда “Семеновец”. Золото перевозилось на грузовиках: 10 ящиков золота, 7 юнкеров конвоя и грузовик, рыча мотором и поднимая кучу пыли, мчались к вокзалу, в поперечных улицах наши пешие и конные патрули; погрузкой распоряжался полк. Данилин. В вагоне с золотом поехали юнкера инженерной роты, пулеметная разместилась в броневых коробках, пехотная рота, батарея полк. Вельского и хозяйственная часть в другом эшелоне. Сотня и батарея полк. Иванова остались в Чите: начиналась агония училища.

Утром “Семеновец” и эшелон двинулись в путь, быстро пролетели Карымскую, знаменитую петлю у Аги, немного задержались на заставленной эшелонами 3-го корпуса и страшно загаженной станции Оловянной, переползли по восстановленному деревянному мосту через пенящийся и бешено мчавшийся по камням Онон и помчались к станции Даурия. За Ононом начиналось царство железного барона генерала Унгерн-фон-Штернберга. Это было сразу же заметно: на станциях чистота и порядок, перед последней к Даурии станцией — Шарасун, по сторонам дороги, показались разъезды Азиатской дивизии, наблюдавшие за окрестностями. 500 верст пути были проделаны и никто раньше не позаботился об охране такого важного груза.

Станция Даурия маленькая — 6 путей. На север от станции — ряды красных кирпичных казарм. На юг — маленький поселок, где периодически вспыхивали чумные заболевания: жители охотились на тарбоганов — небольших степных зверьков ради их шкурки и ели их мясо, а тарбоганы — переносчики чумы. Большинство казарм пустовало: на Азиатскую дивизию, 1000-1200 человек много помещений не требовалось. В казармах, стоявших по краям городка, были замурованы кирпичом все окна и двери нижнего этажа и попасть наверх можно было только по приставной лестнице. Часть крыши с них была снята и там стояли орудия образца 1877 года. На форту № 6 был верх возможной техники: крепостной прожектор; на этом форту сразу же обосновалась инженерная рота. Пулеметная рота осталась в броневых коробках бронепоезда, на ветке, проходившей посредине города и около церкви, окруженной громадными штабелями снарядных ящиков.

Порядок, чистота, дисциплина здесь были заметны в каждой мелочи. О бароне рассказывали чудеса: что он спит на досках, поставленных на два ящика с золотом, покрытых потником, с конским седлом в голове. Потом от связных, носивших пакеты барону, узнали, что это вранье: квартира у него — как квартира и кровать хорошая, даже с пружинным матрасом.

Барона боялись: юнкера Савельева, зазевавшегося с отданием чести, он отправил на губу бегом, поэтому, как только где-либо усматривали барона, так опрометью кидались в боковую коробку, закрывали дверь и через бойницы следили, куда продвигается опасность. Зимой барон не сажал на губу: арестованный, одетый в теплую доху, выпроваживался на крышу и там, особенно в пургу, судорожно цеплялся за печную трубу, чтобы не быть сдутым с 20-метровой высоты на чуть припорошенную снегом промерзшую даурскую землю. Трое суток такого сидения превращали в образцовых солдат самых распущенных и недисциплинированных людей.

В день приезда училища погода была холодная, ветреная, затем разветрилось и наступили теплые, ясные дни. Через неделю после нашего прихода Азиатская дивизия ушла в поход, - мимо бронепоезда прошли отлично одетые в зеленые рубахи и шаровары сотни. У каждого солдата за плечами по две винтовки. После ухода дивизии, пехотная рота разместилась в первой, ближней к бронепоезду, казарме, наша — в офицерском флигеле, между этой казармой и фортом № 6. После второго выпуска 11. 9. 1920 года нашу роту — юнкеров и молодых подпоручиков перевели в казарму, на второй этаж, над пехотной ротой. Это время было самым сумбурным: все время переселения, наряды в караул к золоту, в дежурство на броневую коробку. Генерал Тирбах решил, что организовать довольствие, как следует, невозможно и поэтому приказал в ротах поставить мешки с белой мукой и банки с смальцем, все с увлечением стали стряпать подобие блинов: беря, где только можно щепок, месили тесто, разводили костер и на печных вьюшках, за неимением сковородок, с увлечением пекли блины, от которых в нормальное время получили бы заворот кишок.

Выпускные экзамены и первого и второго выпуска пехотинцев, сотенцев, пулеметчиков, сапер и железнодорожников происходили без всяких приключений. Первый выпуск артиллеристов также провел без осложнений свою боевую стрельбу на прекрасном пасчанском полигоне, но у второго выпуска в Даурии на стрельбу приехал сам начальник артиллерии полк. Карамышев. На его красочной фигуре необходимо несколько задержаться. Офицер 4-ой Сибирской артиллерийской бригады, он в войну 1904-1905 года, при обороне Порт-Артура, своей стрельбой снискал у японцев такое уважение, что они ходатайствовали о награждении его орденом св. Георгия, которое было уважено, и капитан Карамышев стал георгиевским кавалером. Этот случай любопытен по рыцарскому взаимоотношению воюющих сторон в те времена. Всю 1-ую Великую войну полк. Карамышев провел с 4-ой Сибирской артиллерийской бригадой. Затем он был на Волге, дрался с красными, проделал Великий Сибирский поход и пришел к каппелевцам в Читу — место стоянки 4-ой Сибирской артиллерийской бригады. Его несколько раз производили в генералы, но он не признавал этих производств. Теперь на боевой стрельбе 2-го выпуска судьба его столкнула со своим сослуживцем по 4-ой Сибирской артиллерийской бригаде — полковником Вельским. Рознь между каппелевцами и семеновцами уже легла прочно, теперь от начальника артиллерии — каппелевца — ожидали не только строгой, придирчивой оценки стрельбы, но и возможных подвохов, тем более, что приказ о стрельбе и задачах был доставлен в училище точно в пять часов утра, ко времени выступления. На стрельбу собралось все училищное командование. Первым стрелял юнкер Вульф — в прошлом юнкер Михайловского артиллерийского училища, не закончивший его вследствие революционных событий. Как ни искал упущений полк. Карамышев, однако единственным его замечанием было указание, что наблюдатели находятся слишком близко к противнику, что было отпарировано словами полк. Вельского: “Наблюдатели находятся в пехотных цепях, как это было принято, например, в 4-й Сибирской артиллерийской бригаде во время Великой войны, что показало себя крайне полезным, и именно этот метод применялся при обучении в Читинском военном училище”.

1-го октября 1920 года Читинское Атамана Семенова военное училище было расформировано. Оставшиеся юнкера были зачислены в Отдельный Стрелковый личного конвоя Атамана Семенова дивизион. В этом дивизионе уцелевшие от эвакуации и оставшиеся в живых юнкера (дивизион сильно пострадал в десанте при взятии Владивостока 26-го мая 1921 года и позднее при стычках с хунхузами летом) - в числе 55, были произведены 8-го сентября 1921 года — младший курс в подпоручики, обще-образовательный — в прапорщики.

Приказом № 64 от 1-го октября 1920 года было расформировано военное училище, просуществовавшее 23 месяца и давшее армии 597 молодых подпоручиков и прапорщиков. То, что тогда современникам казалось простым и неизбежным, теперь, в исторической перспективе, выглядит совсем иначе; какие бы ни были тогда основания для расформирования училища, оно должно было бы быть сохранено до ухода за границу. Расформирование произошло под давлением японцев, стремившихся к свертыванию борьбы с красными. Поэтому начинался отбор наиболее верных и непримиримых. Так, в Чите было объявлено, что желающие остаться при отходе наших войск не будут преследоваться; бегство всегда начинается с задних рядов. Этим правом воспользовался, например, старший офицер пехотной роты полковник Мефодий Соловьев, в прошлом кадровый офицер 4-ой Сибирской дивизии, и десяток, не больше, юнкеров, например, пулеметчики Жадахин и Распопин. Приказ этот был издан под сурдинку, без огласки, а потому для многих оставался неизвестным очень долгое время.

Однако, каковы бы ни были решения командования, рядовая масса бойцов не склонна считаться с ними, и она, и в других условиях, продолжает эту борьбу, выдвигая уже из своей среды новых возглавителей, новые организационные формы. Поэтому-то, после отступления за границу, именно снизу — бывшие юнкера начинают организацию общества юнкеров Читинцев. Юнкера Соловьев, Гречихин, Бентхен, Дунаев, Улыбин, Корякин, Базанов, Васильев, Шнайдер ведут это дело — издают журнал “Подчасок”, а позднее бюллетень “Читинец”.

Подводя итог, все же нельзя сказать, что вся работа шла без сучка и без задоринки: время и события на все накладывали свой отпечаток. Теневые стороны, оборотная сторона медали, благодаря времени, выступили особенно ярко и выпукло. Распущенность, самоубийства были, если можно так выразиться, нормальными и не выходящими за пределы, даваемые общественной психологией, разница была в реакции на них: проступки, в обычное время наказуемые мягко, теперь взыскивались очень строго. Здесь играла роль память о былых методах воспитания — постановка под ружье и шашку, муштра и не всегда оправданная отправка в дисциплинарную роту. Это отметили в “Звериаде” 1-го выпуска: “Прощай начальничек ты строгий, ты генерал наш Лихачев, в дисциплинарку очень многих своих ты сплавил юнкеров”.

Самоубийства или попытки к нему были не намеренными, а или бесшабашной игрой со смертью, или любовными историями. Божовский стрелялся, играя “в судьбу” — с заряженным одним патроном наганом, два раза повезло, в третий — глупый выстрел унес веселого и храброго юнкера в могилу. Юнкера Волков и Ермолаев стрелялись, имея по два патрона в револьвере, пугая барышень, отказывавших им во взаимности. Волков потерял только глаз, Ермолаев ушел из жизни. Эти случаи особенно характерны игрой с жизнью, презрением к смерти, и так сторожившей юнкеров на каждом шагу.

В военных училищах мирного времени молодым юнкерам давалось время осмотреться и решить — подходящим ли для него будет поприще офицера. Кто не выдерживал первых шагов — попадал в “декабристы” и мог до присяги, без последствий уйти из училища, почему училища не знали дезертирства. Теперь отчисление от училища могло быть или в дисциплинарку или в часть рядовым.

Однако, в гражданской войне каждый юнкер был на счету и поэтому никаких льгот не давалось. Было несколько случаев дезертирства, так летом 1920 года из инженерной роты бежал юнкер Михаил Альбрехт, был пойман, судим и оправдан, так как доказал, что бежал от притеснения фельдфебеля роты. В Уссурийский дивизион, при переброске его в Гродеково, сбежал юнкер Мамлеев. Бежал юнкер Канарский в Манчжурию, вместе с братом капитаном Канарским, получившим от хозяйственной части училища 8000 рублей золотом для закупок в полосе отчуждения Восточно-Китайской железной дороги.

Военное дело — путь славы или смерти, древние говорили: “Со щитом или на щите”, указывая для воина только две возможности: или смерть, или победу. Смерть или победа добываются в бою, победа сопровождается павшими, смертью венчанными.

Краток и очень неполон был скорбный синодик Читинцев, который удалось собрать в эмиграции по памяти. Где только не выростам безыменные могилы, не всегда даже отмеченные крестами: под станциями Яблоновой, Кручиной, Агой, Даурией, 82-м разъездом, разъездом Ольгохтой, под Падями, Рассыпной, Карантинной и Черной, в Амурской флотилии, во Владивостоке, Хабаровске, Красном Куте, на Камчатке, под Полтавкой, Монастырищами, верхним Спасским и самой страшной станцией Ин где чужой негодный командир полка — Ктиторов — подвел конвойцев под расстрел. В этом побоище из 85 убитых — 20 читинцев, легших на опушке Инского леса, да так и застывших с винтовками в руках, с лицом, обращенным к врагу, оправдывая замечание, что “русского мало убить, его надо еще и повалить”.

События не дали возможности читинцам дойти в России до штаб-офицерских чинов, но они дошли до этих чинов в китайской армии, когда дрались в шандунских частях против красных китайцев Чан-кайши. Из 29 юнкеров и двух из кадра училища оказались полковником один — Репчанский — артиллерист 2-го выпуска, 2 подполковника, 6 майоров, а остальные капитаны и поручики. Четверо смертью венчаны: капитан Грищев, капитан Ипатов, поручик Зыков и подпоручик Григорьев. Где только можно читинцы идут в бой против советской оккупационной власти России. Во время 2-ой Мировой войны против красных в рядах Русского корпуса в Боснии участвуют два читинца, один из них — поручик Чеславский смертью венчан в бою под Травником в феврале 1945 года.

Немного военных училищ может отметить такое число убитых из кадра, как Читинское военное училище: - убит начальник училища генерал Тирбах в 1945 году, в 1946 расстрелян на Китайско-Восточной железной дороге преподаватель артиллерии генерал Воскресенский, в бою под Монастырищами убит командир пехотной роты полковник Буйвид.

В безнадежной партизанской войне в пределах СССР смертью венчаны командир сотни полковник Иннокентий Васильевич Кобылкин, три курсовых офицера сотни: войсковой старшина Маньков и есаулы: Марков и Войлошников; легли в партизанских отрядах хорунжие Тонких и Швалов, подпоручики Коноплев и Сергиенко, сотник Макаров, есаул Маньков, юнкер Макаров.

Эти отрывочные и неполные сведения показывают, что работа училища была правильной и доброе семя пало на добрую почву: юнкера читинцы были готовы биться за Россию всегда и везде — до победы, или же принять смерть в бою.

Сведения даны командиром батареи училища полковником В. Я. Вельским, материалы: журналы, “Подчасок” и бюллетень “Читинец” предоставлены подпоручиком 1-го выпуска Л. П. Бентхеным и дополнены другими юнкерами читинцами.