...Неопознанная Монголия! Это определение возникло прошлым летом, когда путешествие по бескрайним монгольским степям стало бесконечным поиском ответов на многочисленные загадки монгольского образа жизни.
Мне стало ясно, что человеку, родившемуся и выросшему вне этого вечного простора, не дано понять причин неспешности, несуетности монголов, их полного безразличия к плодам и благам, накопленным цивилизацией.
Невозможно объяснить, какая нить связывает через тысячелетия поколения монголов, позволяя им копировать в каждом новом поколении мельчайшие детали быта, суеверий, ритуалов, традиций, основ ментальности.
Не найти инструмента для познания этого характера, этой постоянной приобщенности к вечности! Все равно, что расстояние измерять разновесами или «алгеброй поверять гармонию».
Не обнаруживаемая не вовлеченными – неопознанная Монголия!

…Мы не кино снимаем,
мы влюбляемся в жизнь…»
Из разговоров

Экспедиция называется…
Продолжая искать ответы на монгольские загадки, я снарядил небольшую экспедицию, которая в середине февраля 2004 года снова отправилась в Монголию.
Костяк экспедиции составили: директор туроператорской компании «Байкал-Дискавери» Алексей Никифоров (он же разработал маршрут и сам принял участие в экспедиции), издатель журнала «Время странствий» Людмила Ерошенко, доктор географических наук Владимир Выркин (институт географии СО РАН) и небольшая киносъемочная группа из Челябинска.
За две недели на трех УАЗах с проводниками-монголами мы прошли более двух тысяч километров по абсолютному бездорожью. Мы обошли почти все юго-восточное Прихубсугулье, посетили степи окрестностей Мурэна, а затем пересекли Дархатскую котловину от Шишхидского нагорья до хребтов Хардыл-Сардык и Баян-Ула, а также форсировали перевал Джиглэгийн-Даба.
Не думаю, что нашли то, что искали.
Но вот что увидели!

«Мы давно так живем»
Сказать, что монголы ходят в национальной одежде – все равно, что ничего не сказать. В своем толстом, с большим запахом халате-дэли монголы ходят, скачут, пасут и режут скот, едят, спят, любят, делают новых монголов, сразу же одевают их в такой же халат, который уже никогда не снимают до конца жизни.
Юрта – основное монгольское жилище, но в тех местах, где мы были, наряду с юртой у оленеводов – цаатанов можно встретить настоящий чум. И часто попадаются сделанные на скорую руку из тесанных вручную бревен и досок какие-то деревянные коробки – дома небольшого размера, но с большими щелями, не утепленные, без перегородок, без засыпки и отсыпок, без руля и без ветрил.
В центре любого жилища небольшая жестяная печь вроде «буржуйки», которую и зимой, и летом топят круглосуточно, ибо тепло от нее держится только тогда, когда она проглатывает поленья. На этой же печи и готовят пищу, ставя большой котел-казан в круглое отверстие сверху.
Еда неприхотлива. Главное – монгольский чай (цай). Сначала в закипающую в казане воду бросают немного истолченного в ступке плиточного чая. Затем многократно перемешивают, набирая ковшом воду и выливая опять же в казан с полуметровой высоты. Этой же горячей водой растворяют чуток желтоватой каменной соли и добавляют толику молока. Полученный напиток, в котором явственно блещут жирные бляшки, то ли от молока, то ли со стенок казана от предыдущего мясного бульона, заливают в расписные, но видавшие виды китайские стеклянные термосы и пьют весь день как сами, так и с гостями.
Следующим главным блюдом являются «бууз» – большие пельмени с рубленым мясом внутри. Мясо рубится ножом вручную. Лук добавляется редко, соли немного, никаких специй. Эти бууз лепят, как правило, заранее, еще с осени, замораживают и складывают в мешки. Готовят их на пару, для чего в тот же казан наливают немного воды, а в верхнюю часть казана вставляют круглую решетчатую пластину-сетку, на которую укладывают бууз, а затем закрывают крышкой. Пятнадцать–двадцать минут – и основная еда монголов готова. Если свежий (незамороженный) бууз раскатать, а в казан вместо воды залить масло, такой раскатанный и зажаренный во фритюре бууз называется «хушур», и едят его обычно летом. Рыбу почти не ловят и совсем не едят.
У каждой монгольской семьи-скотоводов множество скота, особенно в степных районах. Это, как правило, стадо коров и яков (сарлыков), отара овец и табун лошадей. Поэтому мясо является основной пищей. Картошку едят, если удается разжиться, сами не выращивают. Также не выращивают лук. Овощи употребляют нечасто и, в основном, в консервированном виде. Коров доят мало, из молочных продуктов едят козий или овечий сухой сыр – арул. Кроме чая, особенно летом, пьют кумыс – напиток из перебродившего кобыльего молока. Каким-то образом умудряются гнать из сквашенного молока самогон. Но пьют монголы немного. Водка и самогон для них скорее священная ритуальная жидкость. А вот курят много и все – от мала до велика. И еще очень церемонно, по строго определенному ритуалу нюхают табак. Кисет, расшитый золотыми нитями, с табакеркой из нефрита, опала, агата или яшмы – непременный атрибут любого монгола: от оленевода, живущего в чуме, до премьер-министра. А встреча двух монголов, после приветственного возложения рук на локотки друг друга и двукратного лобызания, обязательно сопровождается ритуалом нюхания табака из табакерок. Ни алкоголизма, ни наркомании у монголов нет, уклад жизни почти не меняется тысячелетиями. При этом многие монголы как сейчас, так и при «социализме» (так они называют времена монголо-советской дружбы), много учатся в городах России, а сегодня уже и в Европе, и в Америке. Но, получив образование и даже изучив языки, все равно, какой-то неведомой силой монгол чаще всего вовлекается обратно в юрту, в чум, в свою неспешность, никому не завидуя и не стремясь изменить свой тысячелетний жизненный уклад новациями, увиденными в далеких Палестинах. Даже, когда в юрте есть чудеса цивилизации, например, дизельный электрогенератор «Хонда» или «Ямаха», это скорее для гостей, ибо сами они вполне могут обходиться без современной техники.
Официальной религией монголов является буддизм, точнее его разновидность – ламаизм. Но буддизм для монголов, особенно тех, с которыми мы встречались на севере страны, – нечто внешнее, и, постоянно путая Будду с языческими духами – Бурханами, буддийские ритуалы монголы повсеместно заменяют другим священнодействием – шаманским обрядом.

Песня шамана
Шаманский обряд нам удалось увидеть дважды. Известная на весь сомон шаманка (женщины шаманят официально наравне с мужчинами) из Мурэна впадала в транс, возвращая оберегающего духа нашему проводнику. И в далеком оленеводческом стойбище в Дархатской котловине в чуме шаман общался с духами, чтобы они благословили и в нашем путешествии, и просто в жизни.
Итак… Все начинается с угощения чаем, при этом подносят всем присутствующим сладости и нюхают табак. Неспешный разговор о том о сем. А в оправдание этой неспешности у печки просушивают бубен. Я думаю, что эта прелюдия нужна шаману для психологической настройки аудитории, чтобы не было настороженности и недоверия. Затем идет облачение в специальный халат с множеством нацепленных на спину и по бокам разноцветных сплетенных веревок. На халат также нашиты металлические колокольчики. Затем надевается головной убор с перьями и свисающими впереди плетеными косичками, прикрывающими поблескивающие глаза. После этого шаман начинает походить на терьера, который поблескивает глазками из-под мохнатых бровей. Несколько ударов колотушкой в бубен, несколько танцевальных движений – и начинается обряд – театрализованное действие с песнями, плясками, уханьем и втягиванием со свистом воздуха через уголок рта, как будто для утоления невыносимой зубной боли.
Каким-то нежным детским голоском неприхотливый речитатив обращается шаманом в полость внутри бубна и, резонируя там, явственно и усиленно доходит до аудитории. Редкие удары колотушки по бубну как бы сшибают этот мелодический речитатив, но он снова крепнет и снова разносится по чуму.
Шаман, продолжая петь, топчется на месте, крутится, время от времени берет от своих помощников стопку водки или раскуренную трубку с табаком. Курит и выпивает, продолжает петь, крутиться, выстукивая из бубна мощные низкие звуки.
Иногда поданная водка выплескивается на печку. Иногда, для того, чтобы шаман взял водку или табак, его помощнику необходимо издать характерный чмокающий звук, видимо, для того, чтобы шаман не спутал помощника со злым духом.
Публика, а народу всегда очень много – дети, женщины – не только завороженно смотрит на все ужимки шамана, но и активно участвует в самом действии. Когда, к примеру, шаман бьет висящими на халате веревками кого-либо, как бы изгоняя из него злых духов, публика радостно смеется и даже обсуждает между собой действия шамана. Получается не благостный ритуал, а живое, заинтересованное общение между зрителями и находящимся в трансе шаманом.
В некоторые моменты после очередной стопки или быстрого кружения помощники шамана занимают позицию, позволяющую обеспечить безопасность в случае, если вдруг шаман вздумает падать. И, когда шаман в полной отключке рушится на пол, он всегда попадет в сильные руки своих помощников. И вообще, несмотря на кажущийся транс шамана, все его движения очень точны и уверенны, он ни на кого не наступит, никого не заденет без надобности развевающимися полами и кистями своего халата.
Заканчивается все резким вскриком, ударами бубна и падением в беспамятстве, из которого помощники выводят шамана зажженным можжевельником, традиционной рюмкой водки и сигаретой.
Я смотрю на электрический счетчик, прикрепленный к деревянной стойке, поддерживающей верхнее кольцо юрты. Обыкновенный такой счетчик, изготовлен в Голландии, где-нибудь пятнадцать–двадцать лет назад. За весь период шаманского обряда, несмотря на энергетические выплески и сонм посетивших юрту злых и добрых духов, диск счетчика крутился ровно, не замедляя и не ускоряя свои обороты. Электрическая лампочка наверху светила хоть и тусклым, но ровным светом.
Конечно же, я не включен в обряд. Для меня – это театральное представление, заранее срежиссированное, со строго определенной последовательностью действий.
Для монголов песни и пляски шамана – это древний обряд, давно вплетенный в чувственную основу человека и не вызывающий необходимости рассуждать по поводу его искусственности. Он архаичен, он был всегда и помогал племени, роду, народу решать проблемы жизни, существования, взаимоотношений.
У монголов вся их страна – каждая ложбинка, каждый перевал, камень, пещера, ручеек – населены духами. Или злыми, которых надо бояться, или добрыми, которых надо почитать. Шаман – реальный и безусловный посредник между человеком и духами. Он помогает людям договариваться с духами, выпрашивать у них прощения за нанесенные обиды и создавать гармонию существования монголов среди других людей и в природе.
Поет шаман детским голосом неприхотливую песенку. Стучит в бубен, кружится, пьет водку, курит табак. Бьет кистями своего халата того, кого надо спасти от гнева злых духов, впадает в беспамятство, очухивается от запаха зажженного можжевельника и продолжает, как все другие, пасти скот, пить чай, есть бууз, любить свою жену и детей, ничем не отличаясь от других монголов. И поэтому нет сомнения ни у кого, что он действительно общается с духами. Это у него дополнительная обязанность такая, общественная нагрузка, которую он выполняет профессионально, но бесплатно.

Оленные камни
Преодолевая слепящий глаза свет красного закатного солнца и перевалив через очередной хребет, из горно-таежной зоны попадаем в ту степь, в ту бескрайнюю монгольскую степь, по которой путешествовали в прошлом году летом. И снова можно мчаться по бездорожью, по гладкой степной поверхности, захлебываясь от восторга и не пугаясь возможной встречи с какими-то другими автомобилями или людьми. И вдруг прямо на скорости девяносто километров в час врубаемся в вечность.
Оленные камни!!!
Широко известное явление древней культуры, порядком изученное, но здесь нетронутое ни археологами, ни временем. А стоят эти камни, как минимум, 2,5–3 тысячи лет...
Тут они прямо как из энциклопедического словаря. Графически ясные, изысканные изображения летящих оленей – подогнуты ноги, откинуты назад рога, клювообразные морды...
Есть многие объяснения этому феномену, но вот именно эти оленные камни, около которых мы ходим, к которым прикасаемся, конечно, не исследованы. Прекрасно сохранившиеся, пронзительной красоты, очень современные рисунки, а за ними тысячелетия истории.
Проводники-монголы, кощунственно облокотившись на один из камней, покуривая, иронично наблюдают за нашими телячьими восторгами. Это естественно. Ведь для них вечность буднична.
А я вспоминаю Шекспира: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».
Прошло четыреста лет, и ничего не изменилось.

Так вперед, Номад!
В дорогу, странник!
И пусть откроются тебе просторы мира.
Нет границ для Номада,
кроме небосвода, а каждая звезда на нем может стать путеводной...

Дополнения
от Алексея Никифорова:
ЛЕГЕНДА О ДАЯН ДЭРХИ И ПЕСНИ ЯХРОМА

Первого шамана, или «бо», звали Даян Дэрхи. Он жил в Китае, в верховьях Желтой реки. Однажды он играл в карты с Далай-ламой. Игра продолжалась три года, и бо проиграл так много, что был не в состоянии заплатить. Начался спор о том, кто из них сильнее. Решили испытать свои силы – кто из них в одну ночь спасет от смерти больше людских жизней. Если слабым оказывается Даян Дэрхи, он навсегда подчиняется Далай-ламе, если более сильным – отыгрывает весь свой карточный долг. К утру Далай-лама спас тысячу человек, а Даян Дэрхи – на 300 больше. И тогда Далай-лама решил отправить Даян Дэрхи в Монголию, которой нужны были такие сильные люди. Бо сел на коня и отправился в путь, по дороге изготовив первый шаманский бубен, разделив надвое барабан, чтобы укрыться от солнцепека. В Монголию Даян Дэрхи приехал как раз в то время, когда Чингиз-хан справлял свадьбу одной из своих дочерей. Даян Дэрхи с первого взгляда полюбил невесту, подхватил ее, посадил к себе в седло, поскакал. Царевна не сопротивлялась. Это произошло на глазах хана, который пустился за ними в погоню…
…Наш маршрут к пещере Даян Дэрхи, где по преданию живет его дух, лежал по линии «бо» – великому пути шаманов. Сохранились легенды о шаманах этих мест. Есть легенда о шаманке Алунго, сплотившей разрозненные родственные племена. Другая легенда рассказывает о шаманке Нансалме, которую по подсказке черного шамана хотели извести жители северной оконечности озера – из местечка Хохор. Жители Хохора не однажды засылали к могучей белой шаманке гонцов с дарами, заговоренными злыми духами. Устав от козней врагов, шаманка решила покончить с собой, сказав: «Вы хотите, чтобы я отправилась в царство духов. Я сама помогу вам в этом, но не думаю, что это будет во благо хохорскому роду». Она перерезала себе горло и, залитая кровью, ушла из жизни. С тех пор в деревне начался людской мор. Новорожденные умирали, а взрослые болели неизлечимыми болезнями. Начался падеж скота. Хохорцы поняли, откуда пришла беда. Собрав добрые дары, старики отправилась к месту захоронения шаманки. Возложив дары, хохорцы попросили прощения за свои злодеяния у духов местности и шаманки. Их мольбы были услышаны… А на месте, где когда-то камлала Нансалма, был построен ламаистский монастырь, разрушенный в конце двадцатых годов XX века.
…А до пещеры Даян Дэрхи мы добирались сначала машинами, проламывая лед реки Зерлег, потом пешком по бесснежному крутому склону. Где-то здесь легендарного Даян Дэрхи почти настигли лучшие всадники, посланные Чингиз-ханом вдогонку за похитителем своей дочери. Вот и пещера, в которой укрылись беглецы. Вход в нее, находящийся на высоте 1400 метров над уровнем моря, разрешен только в сопровождении шамана, роль которого выполнял уважаемый в этих местах человек, бывший прокурор района – Ульзи Баатар. На входе – обо с привычными жертвоприношениями, голубыми лентами и деревянная скульптура воина на коне с колчаном за спиной. Это Хозяин пещеры – шаман Даян Дэрхи.
Вместе с Ульзи Баатаром я встаю на колени перед всадником, достаю приготовленное жертвоприношение и кладу на столик у ног деревянного Даян Дэрхи. Ульзи Баатар одобрительно хмыкает и показывает пальцем наверх – мол, теперь уже можешь туда идти.
По приставленной лестнице я полез в проход первого яруса. Проход узок, и ползти вверх крайне трудно, но скоро я в небольшом зале. Любуюсь сталактитами, на стенке второго яруса различаю рельеф знака «хаас» (это вроде свастики, которая заимствована в Азии). Стало жутковато, и для храбрости я попробовал подбодрить себя криком. Но вместо этого выдавливаю из себя гортанный хрип. А потом вдруг что-то мягкое, с каждой секундой теплее, жарче окутывает меня. И это в стылой глубине пещеры! «Подземный дух Агарти не пускает», – мелькнула мысль, и прихожу в себя, уже стоя у входа в пещеру. Однако, скоренько я назад выбрался!
Видимо, Даян Дэрхи все-таки был недоволен появлением чужаков в своей обители и за это наказал нашего проводника Ганбу, лишив его духа-покровителя – Черного Змея. Возвращала духа в согрешившего Ганбу шаманка Оюун, камлание которой мы наблюдали через три дня. Шаманка опоясала Ганбу тесемкой, сорванной со своей ритуальной одежды, и сказала: «Будь осторожен в этом году у воды, на воде и с водой, – и, побрызгав водкой, добавила: – И помни – вода бывает разная». Возвращаясь в темноте по Хубсугулу, мы проломили лед, и чуть не ушли в воду, хорошо искупавшись, особенно досталось Ганбе. Но, похоже, поясок спас...

…Уже перед сном вспомнились, а затем и приснилось в причудливых сценах, песни чулымского шамана Яхрома:
Даян Дэрхи
Сильно могучий шаман
Вместе с шаманкой своей
Обитает в глубокой пещере.
Вход в нее рыбьего глаза меньше,
Стерлядью вьется.
Нутро ее необъятно.
Укрывающий тело от смерти,
Душу воздухом звонким питающий,
Дух возвышающий к Солнцу —
В эти ворота я прохожу
Под звон моего малого бубна.
Там, в краю Не-Для-Нас,
На отмелях самоцветных
Любит плескаться Луна
В струях не земной реки,
А той, что проходит сквозь сердце,
Звездной водою его очищая,
Стайками духов блестящих,
Добрых рыбешек,
Жизнь наполняя до края.
Говорят, обернулся первый шаман
В каменный столб,
Чтоб его не обезглавила сабля
Воителя Чингиз-хана.
Даян Дэрхи, Шаман шаманов,
Смеется…
Думаю, выдумка это
Ветер носящих в колчанах
Халхасцев.
…То, что мы видели, слышали и пережили, было совсем не выдумкой, а действительностью, в которую хочется вернуться снова…

Дополнение
от Людмилы Ерошенко:
НЕСКОЛЬКО ПАМЯТНЫХ КАРТИН

Просматриваю фотографии, мысленно возвращаюсь в экспедицию и пытаюсь осознать, что в ней для меня было самым важным. И понимаю – не события, а удивление.
…Переезд по льду Хубсугула. Лед не менее прекрасен, разноцветен и опасен, что и лед Байкала. И торосы, и трещины, и закатное солнце, отраженное в ледяном зеркале. Пересекли озеро с севера на восточный берег. Около 45 километров тяжелейшей дороги по снежным заносам, наледям, почти все время на подъем и, наконец, преодолев последний перевал, отмеченный обязательным обо, подъехали к белеющей в ночи юрте. Местечко это, свято почитаемое монголами, называется Булнайские термальные источники. Всего их двенадцать. Температура воды в них до +45?С. Над каждым сколочена деревянная избенка, а вода скапливается в срубе-ванне. Похоже, что состав воды у всех источников одинаков: острый запах сероводорода, желто-зеленоватый цвет. Нимало не беспокоясь о том, что на дворе –20?С, каждый из нас выбрал свою парящую ванну и окунулся в роскошные воды источников. Наверное, это была не только целебная, но и молодильная вода…
…Встреча Нового года (Сагаан-Сар). По времени у монголов соответствует новолунию, предшествующему марту, в этот раз он пришелся на 21 февраля. Уже накануне вечером в юртах, в домах наводился полный порядок, готовились традиционные блюда: стряпанное (печатные пряники с начинкой, – круглые и продолговатые), домашние конфеты типа помадки (из молока яка с добавлениями сладких корешков, ароматных трав) и много-много отварного бараньего мяса и буузы. Едва ли не самая важная часть ритуала подготовки к встрече Нового года – чистка сараев, стойл да и самих животных – некоторых даже причесали. Рано утром поселок пробудился, люди надевали лучшие свои национальные одежды, наряжали детей, разводили огонь в очагах, готовили чай. Все привычно неспешно, степенно. Часов около десяти в юрту старейшей бабушки деревни стал подтягиваться народ с подарками (те же пряники и конфеты), выстраиваться в очередь для поздравления. Поцелуи, угощения нюхательным табаком, дружное поедание бууз и чаепитие – главный атрибут местного гостеприимства.
…Пробовали ли вы монгольское блюдо – батог, а попросту козла, приготовленного в собственной шкуре. Записывайте рецепт. Берем козла, у него шкура прочнее, чем у прочих животных, отсекаем голову, предварительно, конечно, лишив сознания молотком по лбу. В это время в печи уже набирают жар камни, их около пятидесяти, каждый размером со среднее яблоко. Дальше из животного вырезаем, выкручиваем все внутренности, включая ребра. С особой осторожностью вынимаем желчный мешочек и кишки (это выбрасывается), дать им порваться внутри – значит испортить блюдо. Потом, то, что извлекли, заталкиваем обратно вперемешку с раскаленными камнями, периодически встряхивая этот шкурный мешок, и натуго завязываем горловину. Начинаем опаливать шкуру снаружи (сейчас это делают паяльными лампами), соскабливая шерсть. Время от времени в шкуре образуются дырочки, вырывается пар с характерным паровозным чухом, дырочка особым движением шкуры моментально латается. Так продолжается до тех пор, пока шкура не выскабливается добела. Общее время приготовления блюда около пяти часов. Козла, возложенного на большой деревянный поднос, торжественно вскрывают, в первую очередь вынимая из него горячие камни. Участники процесса перебрасывают их с ладони на ладонь, что является частью обряда. Вкусно ли мясо? Нет. Жесткое, жилистое, словом, козел он и есть козел. Вот, говорят, если бы мясо внутри было баранье!.. Но каков процесс!
…Тысячерукое дерево. У дерева своя судьба и своя легенда. Вот какая. Было это триста лет назад. В здешних местах жила шаманка. Духи подсказали ей, чтобы во время родов она закопала свой послед. И на том месте потом выросла лиственница. Каждый сосуд последа дал ему ветку-руку. Наверное, их в самом деле тысяча. Ничего подобного никому из нас не приходилось видеть. Дереву поклоняются беременные женщины, испрашивая благополучных родов и здоровья ребенку. Сюда в надежде на помощь приходят и бесплодные мужчины. В ветвях положен камень с изображением богини Тары (это уже из буддизма), добавляющей год жизни каждому, приходящему к дереву...
…Когда в Дархатскую долину приходит лето, оленеводы уходят выше в горы, туда, где, как ни странно, есть корм для оленей, там лесо-тундровая зона и растет ягель. На первый взгляд, жизнь местных сойотов-оленеводов примитивна и проста. Олени, чум, нарты, очаг. Олень – это и транспорт, и пища. Чум, смотрящий конусом в небо, – дом, который столетиями не менял своего внешнего вида и внутреннего содержания. Очаг – всегда в центре жилища. Правда, сейчас очаг – это печка-буржуйка. Утвари – один казан (в котором варят и мясо, и чай), пара ложек да пара чашек-пиалушек. Земля в чуме устлана оленьими шкурами, на которых и спят. Никакого богатства в нашем понимании этого слова. Чум для них – единственный и лучший дом. Самый теплый и надежный в мире. Детей увозят в интернат на учебу, кто-то продолжает учиться и дальше, но потом непременно возвращается в чум, как женщина-оленеводка, с которой мы познакомились, десять лет назад закончившая техникум в Усолье-Сибирском и чуть-чуть помнящая русский. Жизнь их движется по особому руслу, и в свой сокровенный мир впустят лишь посвященных. Непонятная для нас жизнь, что то растекается оленьими стадами по мху-ягелю, то поднимается в небо дымом очага туда, где обитают духи.
Уезжая, мы оставили им припасенные для этого случая муку и крупы, сахар, сгущенку и вещи из рюкзаков – у кого что было. Они приняли подарки спокойно, не выказав особой радости, степенно поблагодарив.